"Замечательный дар"

[grimspeck]

Вообще-то я не ожидала, что буду писать о Трелони - в конце концов, о ней  neeta просто прекрасно и великолепно пишет. Так что это как-то неожиданно и само по себе вышло. И даже в драббл упихалось - трудно мне драбблы писать, обычно слова как польются, так не удержишь.

Название: Замечательный дар
Автор: я
Бета:  GredAndForge,  Принципы снов
Канон: «Гарри Поттер»
Размер: драббл, 942 слова
Персонажи: Сибилла Трелони, упоминаются Минерва Макгонагалл и ее муж с Pottermore, Барти Крауч-младший, Марлин Маккинон, Септима Вектор
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Тяжело нести бремя своего дара
Примечание/Предупреждения: возможный ООС, авторские допущения относительно дара Трелони, упоминание пыток и смертей
Для голосования: #. fandom Rowling 2014 - "Замечательный дар"

Она первая прорицательница в своем роду после Кассандры. Собственно говоря, первая, кто хоть что-то из себя представляет. Когда мама поняла, что за видения порой приходят к маленькой Сибилле, то разрыдалась от счастья и сказала, что у нее прекрасный, замечательный дар.

Дар? Хороший дар! Почему его никому нельзя отдарить, интересно? Вот хотя бы маме — она наверняка была бы вне себя от восторга.

— И мой талант перешел ко мне от великой Кассандры Трелони…

В хрустальном шаре ее легендарная прапрабабка не появляется, не пытается что-то передать с помощью чаинок, никогда не посещает в видениях. А жаль. Она бы непременно спросила — нет, прокричала бы ей в лицо, как великая Кассандра уживалась со своим талантом и сохраняла здравый рассудок.

Интересно, были ли ей знакомы эти непередаваемые ощущения, будто под кожу медленно, но неотвратимо вползают какие-то мелкие насекомые — муравьи или тараканы, к примеру, и начинают там ползать, перебирая крошечными цепкими ножками, щекоча ее изнутри жесткими усиками. Внутри тогда все переворачивается от ужаса и отвращения, хочется схватить палочку, нацелить ее на свою руку и выкрикивать, выкрикивать, бесконечно кричать Кромсающее заклятие, потому что, кажется, легче исполосовать кожу, а потом содрать ее с себя лоскутами, но выгнать из-под нее этих тварей, чем терпеть такую муку. Или мигрени — чудовищные мигрени, словно в голову загоняют длинный тонкий нож, как раз между полушариями, а потом начинают его постепенно проворачивать, чтобы вскрыть череп и обнажить перед всем светом ее несчастный измученный мозг. Если и c Кассандрой творилось такое, как она это переносила?

— Мое око не зрит по приказу!

Пусть остальные воспринимают это как отговорку шарлатанки — она не лжет, но не возьмет на себя труд разубеждать их. Как можно по своей воле открывать и закрывать канал связи с изнанкой, будто это форточка или дверь? То, с чем она живет изо дня в день, напоминает скорее зависшую рядом с ней гигантскую, непроглядно черную дыру, из которой периодически что-то выплывает и предстает перед ее глазами, совершенно не спрашивая, хочет ли она это видеть. Если бы кто-то знал, каким мертвенным холодом ее каждый раз обдает при этом, то не стал бы удивляться, почему она вечно кутается в шаль.

— Наука Прорицаний — тонкое искусство и подвластно не всем!

К счастью, не всем. Миру совсем не нужны многочисленные сибиллы, иначе он треснет и развалится на куски куда раньше, чем запланировано. Конечно, она при всем желании не могла бы чему-то научить маленьких чудовищ, которые каждый день приходят к ней на урок. Остается только пускать им пыль в глаза — пусть лучше боятся, чем презирают.

— О, мой мальчик! У вас Грим! Вам грозит опасность! Смертельная опасность!

Нехорошо? Непедагогично? По мнению большинства ее коллег, к примеру, Минервы — безусловно. Однако на то Трелони и не преподаватель, в конце концов, и эти возгласы, вместе с закатыванием глаз и заламыванием рук — одно из немногих развлечений, что ей остается.

Если бы та же правильная до зубовного скрежета, строгая и чопорная Минерва знала, как один раз при взгляде на нее Сибилле отчетливо привиделся корчащийся в судорогах, разевающий рот в беззвучном крике и стремительно становящийся ярко-фиолетовым мужчина, интересно, какой вид бы у нее сделался? Как было бы здорово словно невзначай упомянуть о куда более молодой версии Минервы, которая смотрела на него, словно громом пораженная, с трясущимися губами, и только повторяла: «Эл! Эл!», и, возможно, нынешняя Макгонагалл перестала бы смотреть на нее с этакой снисходительной и раздражительной жалостью, а тем более — позволять себе не столь уж туманные намеки относительно ее способностей к прорицанию и преподаванию. Жаль, что она не может позволить себе этого.

Если и позволять себе иногда пугать людей, то лучше говорить им всякую ерунду — таков неписаный закон прорицательниц. Не стоит сообщать им что-то по-настоящему серьезное, и уж точно не то, как именно они умрут, или когда это случится. Такое озвучивать нельзя, хотя бы из гуманизма.

Сибилла Трелони устала от гуманизма. Ее уже донельзя вымотали постоянно парящие где-то в невидимой черной дыре видения, выныривающие на поверхность, чтобы в очередной раз перевернуть все у нее внутри. Ей надоело видеть прошлые и будущие смерти, осточертело смотреть на человека и гадать, всплывет ли рядом с ним сцена его гибели, словно картинка из кошмарного калейдоскопа. Разве она хотела, взглянув на светловолосого мальчика за столом Рейвенкло, серьезно что-то обсуждающего с соседом, увидеть его уже взрослым мужчиной, широко открытыми стеклянными глазами уставившегося прямо перед собой — из полуоткрытого рта на подбородок тянется ниточка слюны, только чуть приподнимающаяся грудь говорит, что он еще жив. Или, столкнувшись в школьном коридоре с высокой старшекурсницей, которая шла в компании подруг и заливалась удивительно заразительным, победительным смехом, шарахнуться от нее, как от привидения, и получить вслед: «Трелони, ты спятила, что ли?» Видимо, надо было хотя бы попытаться объяснить ей, что она почувствовала, когда увидела словно наяву ее последние минуты. Рассказать во всех подробностях, как Марлин изо всех убывающих сил, судорожно дергаясь, пыталась уползти по истоптанному, перепачканному ковру от гогочущих фигур в черном, оставляя за собой кровавый след и… ноги, начисто отрубленные ноги. Попробовать передать булькающее, захлебывающееся хрипение, которое вырывалось из ее горла — звучит абсурдно, но уж лучше бы она орала во всю глотку.

Вот почему Сибилла должна молчать и держать в себе весь этот ужас, ни с кем не делясь? Почему не может сказать им, что видит? С какой, собственно, стати она должна нести это бремя одна? С каждым годом оно все тяжелей, и его уже не зальешь никаким хересом, не завернешь в шаль. За что терзаться должна она одна, а те, кто, пусть невольно, но всю ее душу выворачивает наизнанку — жить в беззаботном неведении?

— Ах, дорогая моя, милая моя, я вижу тень смерти на вашем челе! Мне так жаль, так жаль! Вы непременно скоро умрете!

— Сибилла, ну я вас прошу! — с губ Септимы Вектор срывается нервный смешок. — Нашли время, называется! Может, еще значение этой даты попробуем рассчитать? Сегодня мы все можем умереть.

За окнами Хогвартса стоит прекрасный теплый день 2 мая 1998 года.