Ох уж эти сказочники... (с)
Раз уж случился деанон на ФБ, положу свои фики с нее. А что тянуть-то. Буду идти от большего к меньшему. Играла я за команду Роулинг. Вот это миди было написано раньше всего остального, причем сама идея Филча-Харона у меня мелькала давно, ЕМНИП, в какой-то ролевой. Тема специфическая, фик тоже специфический, мало кому зашел, но я знала, что так и будет.
На всякий случай - Леонида и его команду я уважаю. Правда. Честно. Так и запишите.
читать дальшеНеожиданней всего меня, что называется, пронзили на Анонимном ГП. Там кто-то написал, что, мол, кажется ему, что этот фик написал человек, которому очень херово, и при этом он пытается шутить (или что-то в этом роде). Вот тут мне и стало не по себе, потому что да, когда этот фик писался, я по некоторым причинам переживала крайне тяжелый период, и да, я так шутить пыталась, ибо это лучше, чем выть. Вот только не ожидала, что это можно почувствовать в тексте, я-то была уверена, что просто абсурдный кроссовер выгуливаю.
Название: Вредная работа
Автор: я
Бета: Sercurius
Канон: «Гарри Поттер»
Размер: миди, 6289 слов
Персонажи: Аргус Филч, Леонид и еще 299 спартанцев, персонажи, похожие на некоторых героев поттерианы, на заднем плане Северус Снейп, Гарри Поттер и Драко Малфой
Категория: джен, слэш, преслэш
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Однажды Аргусу Филчу приснился странный сон...
Примечание/Предупреждения: читать дальшекроссовер с древнегреческой мифологией, многочисленные смерти персонажей, твинцест
Для голосования: #. fandom Rowling 2014 - "Вредная работа"
читать дальше— Да чтоб вас всех, прекратите сейчас же! Я зря, что ли, весь день тут горбатился?! Марш на улицу и там деритесь, хоть поубивайте друг друга, а тут свинячить нечего! Или я вас сейчас на цепях подвешу!
Никто во всем Хогвартсе не смог бы обвинить Аргуса Филча в любви к детям. Впрочем, сейчас, глядя на то, как перепачканный до ушей землей и непонятной ярко-зеленой слизью Гарри Поттер возит по полу Большого зала Драко Малфоя, выглядящего немногим чище и судорожно молотящего по нему кулаками, и как от этой эпичной битвы во все стороны на каменные плиты летят и размазываются крупные ошметки грязи, вероятно, кто угодно мог бы его понять. Для этого стоило только живо представить себе, что именно ты только что битый час отмывал эти самые плиты до зеркального блеска.
— Я кому сказал, хулиганье отпетое! Убирайтесь отсюда, или я вас выпорю так, что… — Филч подскочил к драчунам как раз в тот момент, когда Драко посчастливилось нанести Гарри сильный удар кулаком прямо в нос — неприятный хруст услышали, кажется, все окружающие — и скинуть его с себя практически Филчу в руки. — Ага, попались! Вот я сейчас…
— В чем дело, Поттер? Что вы тут опять устроили?
Северус Снейп появился, как всегда, абсолютно неожиданно, совершенно бесшумно и чрезвычайно некстати, причем для всех участников маленького побоища. Поттер с уже привычной ненавистью сверкал на него глазами, пока выслушивал тираду о том, что Гриффиндор в очередной раз лишился двадцати баллов, и о своей обязанности ходить на отработки в течение недели. Слизерин, само собой, ни одного балла не потерял, но Малфой все равно был чем-то недоволен и мрачно косился на своего декана. Что же касается Филча, то он был чрезвычайно возмущен тем, что наказание понесет лишь один участник драки, но понимал, что тут никто не в силах что-то изменить. Скорее Поттер и Малфой подружатся, чем хоть один слизеринец получит взыскание от Северуса Снейпа. Придется довольствоваться одним Поттером, и уж он ему устроит на отработках веселую жизнь, не будь он завхоз Хогвартса!
— Вот, полюбуйтесь на это, господин декан! С самого утра здесь корячусь, отчищаю пол до скрипа — при моем-то ревматизме! — а эти бандиты за минуту извозили тут все, как в хлеву распоследнем! Да что я, проклят, что ли? Я свою работу честно выполняю и требую, чтобы ее уважали, и чтобы всякие кретины малолетние ее тут же не поганили! Я уже старый, больной, и мои нервы не железные!
Пусть Филч не мог добиться того, чтобы Малфоя тоже отправили к нему на отработку, но уж выплеснуть все свою досаду на того же Снейпа ему не помешал бы и сам Дамблдор. В конце концов, он не ученик, чтоб перед злым профессором трястись, да и вредно все в себе держать, а то у него уже щека начала дергаться — и, само собой, чем сильнее дергалась, тем громче он орал.
— Будет вам надрываться, Филч, — раздраженно поморщился Снейп. — Поттер сам все за собой и отмоет, и не сомневаюсь, что вы сможете найти ему еще массу полезных занятий, дабы направить его энергию в полезное русло. Если же вы так озабочены своими нервами, то можете попросить у Помфри Успокоительный бальзам, я как раз сварил дополнительную порцию. Не сомневайтесь, подействует моментально, даже на вас.
Увы, на этом разговор можно было считать законченным, и Филч в очередной раз убедился, что, кроме милой, доброй, преданной миссис Норрис, его не понимает никто в целом свете.
Как любезно объяснила Помфри, Успокоительный бальзам — жидкость приятного мятного цвета, запаха и вкуса — нужно было принимать прямо перед сном. Поэтому сначала Филч вволю загонял на отработке Поттера, заставив мерзкого мальчишку отмыть не только Большой зал, но еще несколько коридоров и даже туалет Плаксы Миртл, затем провел ночь в обычной охоте на школьных полуночников и лишь на рассвете, уже ложась в кровать, выпил лекарство залпом. Правда, Помфри велела принимать по половине стакана ежедневно, а он решил для верности хватить целый стакан, но что в этом плохого? Зато сразу подействовало — он едва допил, как на подушку откинулся и напрочь отключился, даже раздеться не успел…
Аргусу снилось, что он идет сквозь плотную завесу клубящегося темно-серого тумана, сам не зная куда, ориентируясь лишь на чуть слышные где-то в отдалении голоса, бредет довольно долго и выходит наружу, уже готовый сварливо поинтересоваться у любого, кого встретит, что все это значит и кто это тут так надымил, но в полном изумлении замирает, разглядев, куда попал…
Он стоял на берегу какой-то реки, неспешно катящей свои совершенно черные воды вдоль унылых и практически голых скал под низким небом, сплошь затянутым косматыми тучами. Вся эта картина сама по себе кого угодно вогнала бы в смертную тоску, только Филчу некогда было особо пристально ее разглядывать — там на берегу такое творилось, что не до пейзажей, он аж рот разинул в самом прямом смысле.
У пристани покачивалась огромная, с половину дурмштранговского корабля, черная лодка с причудливо изогнутым носом, на котором светил чахлый, будто находящийся на последнем издыхании, факел. На судне, на мостках и на берегу толкалась, раздавая друг другу тычки и пинки, огромная толпа незнакомых ему парней. Они, словно какие-то дикари, были одеты лишь в набедренные повязки самой рискованной длины, а некоторые — так и вообще совершенно голые, что с точки зрения Филча было решительно недопустимо. Но еще больше его возмутило то, что этих буянов с ног до головы покрывал толстый слой грязи и крови, и это все летело с них в разные стороны, в том числе на блестящую, отскобленную до стерильности палубу судна, да как такое можно позволять, да куда смотрит хозяин лодки…
И что там орут эти хулиганы? Причем так громко, что аж в ушах звенит?
— Спарта! Спарта!
— Где мы? Куда делись эти трусы?
— Харон! Харон! Выходи! Нам плыть надо!
— Харон? Как Харон?! Мы что, убиты?
— А ты что, дурак, до сих пор не понял?
— Так тут же только что персы были…
— Харон!
— К оружию, воины! Спарта! СПАРТА!!!
Лодка весьма опасно качнулась под тяжестью сгрудившихся на правом борту, едва не зачерпнув воду. К ногам Филча отлетел чей-то окровавленный, криво оторванный, чуть ли не откушенный палец, и тут его словно кувалдой по голове стукнуло от этакого безобразия.
— Вы что творите, гаденыши? Вы ж сейчас ее опрокинете! А ну, стоять всем! Я сказал, стоять!
Он, забыв про свой ревматизм, молнией промчался сквозь свалку на берегу, расталкивая несколько ошарашенных его появлением драчунов, взлетел на мостки и от души врезал кулаком (больно ушибив его при этом) по тугому бицепсу рослого бородатого воина, громче всех кричавшего про Спарту. Стукнул бы и еще, но наткнулся на частокол копий и стрел, торчавший из залитой кровью могучей груди, из-за чего здоровяк сильно напоминал стоящего на задних ногах дикобраза, и на секунду притормозил, чтобы не уколоться.
Воин, судя по совершенно ошеломленному выражению лица, явно не привык к такому обращению.
— Да как ты смеешь… Я царь Спарты…
— Смею, смею, еще как смею! Вы что себе позволяете, а? Что вы там про Спарту орете? Здесь вам не Спарта, а загробный мир! Все уже, отвоевались, герои перебитые, так что извольте вести себя прилично! И мне плевать, чей ты там царь был — пока я вас на тот берег не перевезу, вы, между прочим, вообще никто! Ну-ка прекратили драться, остолопы, встали в очередь, я у вас монетки соберу за провоз, потом спокойно — ясно вам, спокойно! — проходите на палубу и сидите тихо. Оружием не греметь, держать его на весу, чтоб ничего не поцарапать! И не сметь раскачивать мою лодку, она, между прочим, с начала времен построена и больших денег стоит! Ну! Живо!
— Монетки? — величественно выпрямился царь Спарты. — Ты думаешь, спартанцы берут в бой деньги?
— Так вы еще и безбилетники?! — взвизгнул тот, кто уже практически забыл, что в другом мире его звали Филчем — ведь здесь он был Хароном, перевозчиком мертвецов. — Хорошенькое дело, нечего сказать! А я что, бесплатно вас перевозить должен? И кто, спрашивается, платить будет? — Он на несколько секунд замолчал, словно прислушиваясь к чему-то неслышимому, и с видом величайшего одолжения махнул рукой: — Полезайте, перевезу уж. Но чтоб ваши родичи в надземном мире поскорее в могилы по монетке кинули, понятно? Каждому под язык положили, я проверю! А то, ишь ты, все норовят бесплатно на моем горбу поездить…
После этого дело кое-как пошло на лад: спартанцы начали нестройными рядами погружаться на лодку и рассаживаться по скамейкам, стараясь не толкаться и не шуметь. Большинство явно старалось проникнуться торжеством момента перехода на тот свет, хотя некоторые, как, например, двое одинаковых с лица рыжих парней наглого вида, готовы был зубоскалить по любому поводу. Один из них, совершенно голый, ехидно ухмыляясь, поинтересовался у Харона, откуда, по его мнению, он мог бы вытащить монету, и был награжден свирепым взглядом. Отвечать ему перевозчик не собирался: много чести, да и дел хватало без того, чтобы отвлекаться на всяких нахальных близнецов. Он суетливо проверял крепление весла, устойчивость паруса, указывал последним загрузившимся пассажирам, куда сесть, и злобно бурчал под нос, не замолкая ни на минуту.
— Да что я, проклятый? Весь день эту посудину чистил, не разгибаясь, и вот на тебе — опять грязь повсюду! Придут тут искромсанные, в крови, саже, Аид знает в чем, руки-ноги раскидают, — он, яростно всхрапнув, пинком отправил за борт чью-то ступню, — и изволь опять за ними мыть! А у меня ревматизм, между прочим! И я свою работу честно выполняю и требую, чтобы ее уважали! Ага, явился, адское отродье! Ты где шляешься, Пушок… тьфу ты, то есть Цербер? Кто из нас у ворот стоит, а? Ты что их прошляпил? Даже ни капельки не напугал, вот они и свинячат на моей лодке, кровью везде капают и еще мне дерзят! Опять дрых, так? Я по мордам вижу!
Огромный черный трехголовый пес скучающе взглянул на него шестью алыми глазами и смачно зевнул всеми пастями, уронив пару дымящихся капель ядовитой слюны. Эту тираду он слышал каждый день, иногда по несколько раз, и уже воспринимал ее как неотъемлемую часть ритуала встречи очередной партии воинов. Воевать в Элладе умели и любили, так что в мертвых героях недостатка никогда не было, и все они своим буйным нравом и плохими манерами неизменно бесили перевозчика до белого каления, сорванного голоса и нервного тика. Ничего, проходили. Поорет и успокоится.
Еще не поднявшийся на борт высокий и худой юноша, огненным цветом волос и чертами лица сильно напоминавший наглых близнецов, вытащил из складок набедренной повязки изрядно помятый медовый пряник и осторожно приблизился к Церберу. На его лице застыло выражение почти пугающего восторга и полного осознания, насколько важно сейчас произвести хорошее впечатление.
— Приветствую тебя, страж Аида! — торжественно, даже напыщенно провозгласил он, протянул лакомство псу и смущенно попытался прикрыть другой рукой свое горло, перерезанное от уха до уха.
Цербер (для близких друзей Пушок) был ужасным сладкоежкой, хотя и с переменным успехом пытался это скрыть. Ему очень нравилось, когда кто-то из новоприбывших вспоминал древние традиции и приносил ему подношение, поэтому он неторопливо, дабы не уронить свое достоинство, подошел к юноше, склонил над ним среднюю голову и аккуратно подцепил пряник клыками устрашающих размера и остроты. Проглотив угощение, он снизошел до того, чтобы почти по-дружески ткнуться левой головой в плечо блюстителя обычаев и почесать о его другое плечо нос правой головы. Живая змея, заменявшая псу хвост, приподнялась и слегка подергалась влево-вправо, обозначая легкое виляние — для стража Аида это служило выражением высшей степени дружелюбия.
— Братец, да ты и к Церберу смог подлизаться! Ну ты даешь!
Ревнитель традиций возмущенно вскинул голову.
— Если вы не собираетесь соблюдать обычаи наших отцов, то не надо ждать, что все будут поступать так же…
— На лодку поднимайся, хватит с этим обжорой любезничать! — завопил Харон, топая ногой и, как назло, попадая по луже крови. Полетевшие во все стороны брызги отнюдь не улучшили его настроения.
К его большому сожалению, сколько он ни просил владыку Аида, тот продолжал проявлять излишнее благодушие по отношению к прибывающим в его царство и никак не соглашался издать закон, чтобы пассажиры, запачкавшие разнообразными жидкостями своих организмов драгоценную лодку перевозчика, потом сами убирали за собой. Приходилось ему махать шваброй — и это при его больной спине! И никакого вознаграждения за все труды!
Наконец все триста или около того спартанцев расселись по местам и Харон смог оттолкнуть веслом лодку. Положив судно на курс и убедившись, что теперь оно дойдет само, он вытащил ведро воды и, окунув в нее тряпку, с обычной для него свирепой радостью заелозил ею по окровавленным доскам. Вот пусть эти бандиты полюбуются, каково ему живется! Может, кому-то даже станет стыдно… хотя кого он пытается обмануть?
Нет, и в этот раз никто не выглядел смущенным при виде того, сколь тяжел труд больного старика. Предводитель этой маленькой армии выждал, кажется, всего пять минут после отплытия, прежде чем подняться на ноги, принять величественную позу, воинственно встопорщить бороду и начать громовым голосом: «Слушайте меня, спартанцы! Сегодня мы, как и подобает настоящим воинам, пали в бою за свою родину…»
Дальше Харон уже не слушал — была охота отвлекаться на всякий пафосный вздор. Сколько царей и военачальников вместе с их армиями он уже перевез через Стикс! Со счета сбиться можно! Все эти герои непременно начинали прямо на лодке, даже не дожидаясь прибытия и представления владыке Аиду, произносить Большую Торжественную Речь, и Речь эта обязательно сводилась к тому, что они умерли достойно, не посрамив свой род, или свой город, или богов, и поэтому являются победителями. Перевозчик был твердо убежден, что победители в мире живых дальше походом идут, а побежденным только и остается, что под землей языком молоть, но свое мнение держал при себе — была нужда с полоумными пререкаться. У него поважнее дела есть, он, чай, не царь.
— Целыми днями туда-сюда езжу, и хоть бы кто спасибо сказал… — бурчание под нос уже стало такой неотъемлемой его частью, что, заклей кто ему рот, он бы просто не смог работать. — Как приличные отцы семейства, матроны да старцы, которые с понятием, с монетками, с пряниками, чистые, одетые прилично, здороваются, ноги вытирают — так они тихо, скромно, по одному ходят, а как всякие воины прямо с поля боя, с мечом наперевес, ничего не соображающие, так толпой… орут, дерутся… много вас, а я один… и изволь, перевози их, как хочешь — ведь второго такого дурака нет… Это ты что делаешь?! Да-да, я тебе говорю, тому, кто меч пытается из живота вытащить! А ну, не трогай! С ума сошел, что ли — ты его вынешь, так у тебя кишки еще, того гляди, на палубу выпадут. Они же ВОНЯЮТ! Не успел я пол помыть, называется… ну ни малейшего соображения, откуда вы взялись такие, хуже варваров! Что значит «что тогда делать»? Вот на место прибудем, там вы все полностью в теней бесплотных превратитесь, тогда меч сам пропадет. А пока сиди смирно! Эй, царь, как там тебя… Леонид, что ли? Ты все уже сказал, что хотел? А то мне тоже кое-что объявить нужно.
Собственно говоря, Харон поинтересовался, закончил ли свою Большую Торжественную Речь спартанский правитель, лишь из формального уважения к его титулу. Надо все-таки приличия соблюсти, в конце концов, у человека такой сейчас этап важный — не каждый день, поди, умираешь.
— Значит, так, новоприбывшие. Скоро уже к другому берегу причалим, вас там сам дирек… то есть владыка Аид встретит, со свитой. Это, между прочим, большая честь, исключительно из уважения к вашим подвигам. — Леонид выпрямился еще горделивее, хотя дальше, казалось, было уже некуда, и одновременно самоуверенно усмехнулся, как будто знал, что иначе и быть не могло. Харон при виде этакой наглости злобно всхрапнул и твердо пообещал про себя, что во что бы то ни стало утрет нос слишком много о себе мнящему хаму. — Так что соизвольте держаться достойно, а не как при погрузке, и с Аидом разговаривать вежливо, а то вас ведь и наказать могут — отправят Сизифу помогать, к примеру. Потом — это тоже персонально для вас, не думайте, что тут всех новичков так привечают! — в вашу честь дадут пир. Владыка Аид, само собой, будет, и все приближенные: Минос, Радамант, Гекуба… Сам Орфей на лире играть и петь будет.
На суровом, словно из камня высеченном, лице Леонида не дрогнул ни один мускул. Он явно не был впечатлен. Харон в изумлении уставился на него, не веря своим глазам. Рыжие наглые близнецы почти в открытую захихикали — впрочем, они еще во время речи своего царя шушукались и пересмеивались, к вящему возмущению своего строгого братца, единственного, кстати, кто не только угостил Цербера, но и проезд оплатил как полагается.
— Это что ж получается: вы Орфея не знаете? Ничего про него не слышали? Мда… вот уж воистину спартанцы. Ни музыки, ни литературы… слушай, царь, а из всей твоей армии хоть ты читать умеешь? Ладно, нечего на меня глазами сверкать, я ж не виноват, что тебе про Орфея не рассказывали… А еще прославленные герои прошлого, Беллерофонт, к примеру, Тесей, Персей… Уж их-то ты наверняка знаешь? Вот, и они придут на пир, чтоб вас поприветствовать как равных. Так что сами понимаете, как вам надо себя вести…
— К оружию! К оружию, воины! Здесь враг!
— Что?!
— Где?!
— Замрите все, кретины! Идиоты! Не сметь тут драться! — заорал Харон не своим голосом, глядя, как вздрогнула, осела и закачалась в разные стороны лодка, когда все триста негодяев разом вскочили на ноги с мечами и щитами наизготовку. — Я сам разберусь, сам! Кому говорят, замрите, а то опрокинемся! Ну что тут еще, что? Где ваш враг?
Перевозчик решительно растолкал веслом двух дюжих спартанцев, закрывавших ему обзор, и увидел прижавшегося к борту мальчишку лет шестнадцати, не больше, смуглого и черноволосого, определенно с восточными чертами лица. Его лицо было искажено в свирепом оскале, он вскинул короткое копье в полной готовности драться… гм, насмерть, как ни абсурдно это выглядело здесь, в царстве мертвых. Ну, хотя бы одет он был, как с удовлетворением отметил Харон, поприличнее греков: в солидную кожаную броню, правда, рассеченную наискось вместе с грудной клеткой, так, что, кажется, даже ребра чуть виднелись.
— Так это один из поганых персов? — загремел нависающий над парнем Леонид, на глазах темнея лицом. — Как ты, жалкая тварь, посмел последовать сюда за нами? А вы все куда смотрели? Враг на ваших глазах проник на наш корабль…
— Чей-чей корабль… — задохнулся было от негодования Харон, но его уже никто не слушал: все начали вопить что есть мочи, потрясая оружием и строя жуткие рожи.
— Он затерялся среди нас и забился в угол, как крыса! Я только сейчас заметил, что нас на одного больше! — громче всех кричал, сверкая злыми серыми глазами, высокий светловолосый спартанец — ровесник перса. У него никакого оружия не было — видимо, в последнюю минуту его все-таки выбили у него из рук — но яростно сжатые кулаки тоже выглядели весьма внушительно. — Трусливый гаденыш! Ты хотел подкрасться к нам и ударить в спину, исподтишка! Что, не хватает духу драться, как свободным гражданам Спарты?
— Ну уж на то, чтобы убить тебя, моего духа хватило, — выплюнул, брезгливо сморщившись, юнец. — Я вспомнил теперь — это я пронзил тебе сердце копьем и тут же нарвался на твой меч. Славная смерть получилась, — он с категорически непонятной Харону гордостью покосился на зияющую рану на своей груди, а потом вызывающе вскинул голову. — Я не понял сразу, что умер, когда увидел перед собой это место. Думал, выслежу вас, а потом все расскажу командиру, а то и самому царю… А оказалось, что плыву в загробное царство…
— Да как ты вообще сюда попал? — изумленно вопросил Леонид и бросил на Харона такой возмущенный взгляд, словно это он был во всем виноват. — Это посмертие для эллинов, не для жалких рабов тирана.
— Я не раб, — прорычал перс, сощурив ненавидящие зеленые глаза и ощерив зубы, как молоденький, но уже опасный волк. — Я верный слуга великого Ксеркса, будущего правителя всего мира. И, между прочим, я происхожу из знатного рода, который будет древнее, чем все ваши. Я с детства готовился стать Бессмертным…
— Видно, не успел, — светловолосый парень оскалился не хуже своего убийцы. — Лучше убирайся отсюда подобру-поздорову, или, не будь я Демофонт, я сейчас…
— А ну, прекратили командовать на моем корабле! — рявкнул Харон и для пущей внушительности замахнулся на всю эту толпу веслом. — Я тут главный, я и разберусь, что делать! А ты сядь, храбрый воин, сядь, хватит кулаки сжимать! Ну, значит, так… Не часто сюда не-эллины попадают, но раз уж попали, значит, так тому и быть. Ты, который еще не Бессмертный или уже не Бессмертный, тебя как звать?
— Хеидэр, — гордо откликнулся перс. — Означает «лев».
— Кот ты драный, а не лев… — начал было пошедший некрасивыми красными пятнами Демофонт, но осекся под яростным взглядом Харона.
— В общем, Хеидэр, будешь в царстве Аида жить… ну, то есть, не жить, но ты меня понял. Раз уж так получилось, то что ж поделаешь...
Харона оглушил многоголосый вопль возмущения, причем негодовали все: и перс, и спартанцы, но, к счастью, он и сам умел орать ничуть не хуже этих оглашенных.
— Что?! Как это…
— Нет! Так нельзя!
— Да как ты можешь, Харон?! Ему здесь не место! Во имя Ареса, он же перс!
— Перс, не перс — мы тут всех принимаем! А место ему тут или не место, это уже владыке Аиду решать, а ты, Леонид, своими людьми командуй, а в эти дела не встревай, они не по твоему разуму!
В тишине, которая повисла после такого оскорбления великого воина, с занятой рыжими близнецами скамьи отчетливо послышались два сдавленных смешка.
— Но… но… как же так… — кажется, до перса только сейчас в полной мере дошло, где он оказался, и чем необычна эта ситуация. Он растерянно и почти по-детски захлопал глазами, оглядываясь по сторонам, и, если бы Харон не был Хароном, он мог бы даже немного посочувствовать мальчишке. — Я не могу тут оставаться…
— Чего это? — перевозчик величественным жестом обвел все вокруг: и голые каменистые берега, и мрачные нависающие скалы, и непроглядно черную реку. Он искренне любил свою родину и считал, что лучшего места вообразить просто невозможно. — Что тебя не устраивает?
— Но это не мое посмертие! — замотал головой Хеидэр с несчастным видом. — Я должен был попасть на мост Чинвад, упасть с него или пройти по нему… Я не верю в вашего Аида!
— Говорил же я, что они все варвары! — ухмыльнулся Демофонт. — Вот как увидишь, так сразу поверишь, трус!
— Заткнись! Как ты меня назвал?
— Тихо! — Харон изо всех сил стукнул веслом в пол, жалея, что это не голова кого-нибудь из крикунов. — Хватит орать, как я сказал, так и будет! Ты, «лев», уясни раз и навсегда: отсюда выхода нет, так что уймись по-хорошему, пока от меня по шее не получил.
— Но я должен был попасть на мост…
— Еще слово, и за борт полетишь, — практически завизжал Харон, чувствуя, что его правая щека уже вовсю дергается от нервного тика, — авось там, в Стиксе, свой мост отыщешь! Что мне теперь, ради одного заблудившегося сопляка корабль разворачивать? Как же! Все, цыц, сели и сидите тихо! Сколько можно глотку рвать? Я старый, больной, и нервы мои не железные!
На мгновение у перевозчика возникло чувство дежавю, словно совсем недавно, но в другом месте и другим горлопанам, он уже говорил эти слова… Показалось, наверное, да и не время было к ощущениям прислушиваться: тут только смотри за пассажирами. После того, как он рявкнул на них в последний раз, они все же послушались и расселись по местам, разумеется, ни на секунду не выпуская из рук мечи. На лодке воцарилось напряженное молчание, которое, само собой, не позволяло Харону расслабиться. Ни мрачно набычившийся Леонид (ему пришлось напомнить про чествование на пиру, Тесея и Персея, чтобы он не счел себя вконец оскорбленным и кое-как примирился с присутствием противника), ни другие его воины, игравшие желваками и скрипевшие зубами от гнева, ни Демофонт и Хеидэр, испепелявшие друг друга ненавидящими взглядами, совершенно не вызывали у него доверия. Он уже достаточно наперевозил героев, чтобы быть уверенным: любой пустяк может вызвать новый взрыв.
Беззаботность и даже легкомысленность сохраняли, кажется, только рыжие близнецы, причем, чем больше Харон наблюдал за ними, тем больше ему казалось, что их отношения несколько выходят за рамки братских. Конечно, то, что они сидели вплотную друг к другу, можно было еще трактовать как родственную поддержку, вполне естественную для тех, кто оказался в столь необычной ситуации. Даже когда один их них приник к шее другого долгим поцелуем, еще можно было предполагать, что это просто у спартанцев так принято свою приязнь выражать, но уж когда рука того из них, который был совсем голый, словно невзначай скользнула под набедренную повязку второго, да так там и осталась, нужно было быть совсем безнадежным идиотом, чтобы ничего не понять.
Только этого еще и не хватало! Вообще-то Харону не к лицу было бы осуждать близкородственные связи, учитывая, что он и сам родился от брата с сестрой. Он и не осуждал, но не на его же лодке этим заниматься! Ну, наглецы, таких свет еще не видывал, причем ни один, ни другой свет! Эх, подскочить бы сейчас к ним, оттаскать за уши, чтоб они на ослов стали похожи, а потом заставить своими руками всю лодку до зеркального блеска отмывать… да-да, именно всю, пусть больше никому неповадно не будет, да и он бы чуть отдохнул, наконец… Но, испустив тяжелый вздох, Харон решил, что сейчас важнее не отвлекаться от наблюдения за Демофонтом и Хеидэром — он селезенкой чувствовал, что лодка еще до места не дойдет, а они уже снова друг другу в глотку вцепятся, вон как сопят и зыркают злобно. А он прежде всего должен свою репутацию надежного перевозчика, у которого сколько на борт взошло, столько потом с него и сошло, поддерживать. Ничего, авось потом он с этими распутниками поквитается…
Проклятие, кто бы знал, как он устал мучиться с глупыми, мерзкими, шумными детьми! (Неважно, сколько им лет, двенадцать или тридцать, для того, кто живет вечно, они все равно дети). Интересно, мелькнула у него мысль, тот собакоголовый египтянин так же устает от тех, кого за ручку на тот свет переводит? Спросить бы, когда снова встретятся… А еще хорошо бы вечерком посидеть за кубком амброзии в приятной компании. С Танатосом, например — вечная сумрачность братца была ему как бальзам на сердце, особенно после общения с жизнерадостным до неприличия владыкой Аидом. Или с Эмпусой — а что, хорошая дама, приличная. Даром что с ослиными ногами, это так, пустяки, дело житейское, зато ее гастрономический подход к детям Харон всецело одобрял и поддерживал. Да и кошек она очень любит… Эх, может, ей букетик анемонов нарвать… Все женщины, говорят, цветы любят…
Из размышлений Харона бесцеремонно вырвало громкое ойканье, и он уже открыл было рот, чтобы обрушиться на близнецов — если уж тискаетесь у всех на глазах, так хотя бы делайте это молча! — но увидел, что они-то как раз сидят тихо, хотя тот, под набедренной повязкой которого что-то непотребное творила рука его братца, уже искусал себе все губы. Их чопорный родич, между прочим, прекрасно все видел, но молчал, чтобы не позорить их, только краснел под цвет своих волос и делал страшные глаза — само собой, тщетно.
Ойкнул, как выяснилось, совершенно другой воин, и по уважительной причине, надо сказать. Видимо, враги убили его, нанося удары мечами по голове и шее, и с крайне неприятным для него результатом. Вот парень и сидел теперь, одной рукой придерживая упавшую на бок голову, которая чудом соединялась с почти полностью перерубленной шеей лишь небольшим лоскутом кожи, а во второй сжимая свой мозг, скользкий от крови и какой-то слизи, видимо, только что выпавший из расколотого черепа и едва подхваченный хозяином. Зрелище, само собой, было не из приятных, но Харон не мог не одобрить того, как долго этот воин сам справлялся, не жалуясь, не привлекая к себе лишнего внимания. Как есть спартанец!
— Я нечаянно, — печально, но с большим достоинством заявил воин и укоризненно воззрился на тех своих товарищей, которые громко заржали, будто в отвалившейся голове было что-то жутко забавное. В это же самое время один из близнецов дернулся, коротко выдохнул и сдавленно простонал сквозь сжатые зубы. Второй, довольно ухмыляясь, вытащил руку у него из-под одежды и украдкой оглянулся, явно в поисках того, обо что ее можно было бы вытереть. Поскольку все смотрели на бедолагу, у которого были проблемы с головой, этого безобразия никто не заметил… разумеется, кроме Харона, ведь его работой было в том числе видеть все.
Он лишь скрипнул зубами. Сейчас надо уделить внимание другому, но ничего, он с ними еще поквитается, найдет способ...
— Эк тебя, парень, угораздило, — Харон позволил себе сочувственно покачать головой, но совсем чуть-чуть, чтобы пассажиры не думали, что из него можно веревки вить. — Ты аккуратно мозг держи, не стискивай, а то извилины помнешь. Или, хочешь, положи его в ведерко, пока не уронил. — О том, что в ведре совсем недавно отмокала половая тряпка, он решил умолчать. — Ну, ничего, ничего, скоро прибудем уже, там тебе и мозги вправят, и голову на плечи вернут…
— Аид точно сможет это сделать? — с надеждой поинтересовался обезглавленный. — Я, конечно, не жалуюсь, но мне не очень удобно в таком виде. Да и на пиру будет неловко.
— Почему это тебе будет неловко, Никандр? — с упреком вопросил Леонид. — Стыдиться тут нечего. Воин должен гордиться ранами, полученными в бою.
— Я горжусь, спору нет, но предпочел бы, чтобы меня убили ударом в грудь, — Никандр с завистью посмотрел на истыканного стрелами и копьями царя.
— Да вылечат тебя, вылечат, не хнычь только! — подал голос один из рыжих мерзавцев.
— А если не вылечат, будешь Почти Безголовым Никандром! — откликнулся второй, и воины опять грохнули хохотом.
И тут, конечно же, перс не смог промолчать. Возможно, ему стало обидно, что Демофонт отвлекся от созерцания его, пусть и всего на минуту.
— А зачем тебе мозги, спартанец? — процедил он, презрительно сощурившись. — Ты ж не какой-то афинянин, чтобы думать. Твое дело — хорошо махать мечом.
— Ты что-то сказал? — тут же вскинулся Демофонт.
— Сказал! Как хорошо, что ты еще не оглох, — глаза перса осветились какой-то свирепой радостью. На его лбу некрасиво вздулась жила в форме молнии, и Харон, глядя на это, аж икнул от острого чувства дежавю.
— Заткнись, а то…
— А то что? Ну, заставь меня, попробуй. И что ты сделаешь-то? Второй раз не убьешь…
— Я хотя бы попытаюсь! — Когда Демофонт прыгнул на Хеидэра, повалил его на пол и, схватив за шею, начал душить, этот вопль еще звенел в воздухе.
Следующие минут пять на драгоценной лодке Харона творился форменный бедлам: разъяренные юнцы катались по палубе, молотили друг друга кулаками со всей мочи, лягались, кусались и орали ругательства, которым позавидовали бы пьяные Зевс с Посейдоном, спартанцы, сгрудившись вокруг, воодушевленно подбадривали своего товарища так, что звенело в ушах, а судно жалобно поскрипывало и качалось во все четыре стороны. Те же пять минут Харон, проклиная все на свете, изо всех сил пытался пробиться к противникам сквозь толпу, тщетно призывал на их головы все кары небесные и требовал, чтобы они немедленно прекратили. Наконец он каким-то невероятным усилием проскользнул к Демофонту и Хеидэру, в одну секунду выхватил из складок хитона глиняную бутыль, набрал из нее полный рот воды и от души выплюнул ее на дерущихся. Эффект оказался поистине волшебный: перс и спартанец разом обмякли и осели на палубу в полуобморочном состоянии. На их лицах медленно разлилось блаженно-сонное выражение.
— Так-то! Ну все, довели меня, теперь пеняйте на себя! — торжествующе гаркнул Харон. — Сколько можно мне нервы мотать и мою лодку курочить, бандиты вы этакие? Вот теперь попляшете!
Спартанцы, резко замолчав, ошарашенно всматривались в своего товарища, а тот, не обращая на них ни малейшего внимания, уютно свернулся клубком прямо на жестких досках, подгреб к себе нисколько не сопротивляющегося перса, уткнулся ему носом в плечо и мирно засопел.
— Ты что, колдун? — почти прошептал Леонид, переводя совершенно дикий взгляд на Харона. — Что ты сделал с ними? Это какое-то зелье?
— Это лучше, чем любое зелье, — горделиво ответил Харон. — Это вода из Леты, неразбавленная. Слышали, поди, что она делает?
— Вода из реки забвения… — медленно протянул Леонид, и что-то в выражении его лица сказало перевозчику, что сейчас он взревет взбешенным быком.
— Молодец, хорошо соображаешь! — ехидно сообщил Харон, на всякий случай перехватив весло покрепче. Ну, в случае чего, это будет не первая его потасовка с пассажирами. — Теперь они все забыли, даже свои имена. Да ничего, не смотри на них так, до прибытия проспятся. И сразу отвечаю: нет, обратно я память вернуть не могу. Вода Леты — это тебе не жук чихнул. Может, разве что владыке Аиду это под силу, у него спросишь.
«Правда, не думаю, что он захочет утруждаться», — добавил он про себя.
— Как ты…
Лучшая защита есть нападение, Харон это знал совершенно точно.
— Как я посмел?! — завизжал он, уперев руки в бока. — Да вот так и посмел! Будете знать зато, как буянить! Не хотели добром вести себя прилично, значит, силой заставим! Сколько можно говорить: плевать мне с Олимпа, какие вы при жизни герои были! Мне главное — вас в целости и сохранности перевезти, а там, как ссажу с корабля, так хоть поубивайте друг друга заново, и печали нет! А вон уже пристань, кстати, показалась… О, вон и владыка Аид уже стоит со всеми встречающими. Ну что, царь, драться будем, или ты своих пока построишь?
Морально перевозчик уже готов был отбиваться от разъяренного Леонида, но тот, задумавшись на несколько мгновений и тяжело вздохнув, повернулся к своим спартанцам и повелительно взмахнул рукой.
— Встать в строй, воины! Не ведайте страха, ибо нам не за что стыдиться — мы приняли славную смерть. — Он мрачно покосился на Харона, явно все еще до конца не успокоившись, и перевел взгляд на Демофонта и Хеидэра, крепко спящих в обнимку. — А что с этими делать?
— Да ничего, растолкайте их, они на берег и сойдут в лучшем виде, — невозмутимо отозвался Харон. — Вон, пусть те двое, одинаковых с лица, ими займутся, чем зубы попусту скалить. Потом, после пира, к владыке Аиду подойди, авось он их расколдует.
Пристань медленно приближалась, и уже можно было отлично рассмотреть Аида, высокого румяного старика в новом роскошном фиолетовом хитоне, расшитым золотыми черепами и костями. Он приглаживал длинную серебристую бороду, в которой Харон — о ужас! — разглядел вплетенные колокольчики, благообразно улыбался и приветственно поднимал кубок с амброзией. Рядом с ним, горделиво приосанившись и с любопытством вглядываясь в новоприбывших, стояли Ахиллес с неизменным Патроклом, Гектор (как он уживался с ними бок о бок, являлось загадкой для всего царства мертвых, но, скорее всего, не обошлось без какого-то сильного умиротворяющего зелья), Персей, Тесей и прочие обещанные Леониду великие герои. Орфей уже настраивал лиру, картинно откидывая назад волну художественно растрепанных волос. Державшийся в стороне облаченный во все черное худой, черноволосый, изжелта-бледный Танатос крайне раздраженно оглядел новичков, скривился и что-то пробурчал под крючковатый нос. Встретившись с братом взглядом, он страдальчески закатил глаза — бог смерти ненавидел героев всеми фибрами своей души, и обязательное присутствие на пиру в честь целой толпы этих самых героев было ему столь же приятно, как визиты Зевсова орла — Прометею.
— Это ведь Ахиллес? — в голосе Леонида восторг явно боролся с желанием показать, что он тоже кое-чего стоит. — И Гектор?
— Они самые, царь, скоро познакомишься, — бодро ответил Харон, невзначай перемещаясь к близнецам, которые весьма увесистыми пинками расталкивали спящую парочку.
— Я расскажу ему, где он допустил ошибку при осаде Трои! — с энтузиазмом и совершенно безапелляционно воскликнул Леонид.
Перевозчик не совсем понял, относились эти слова к Ахиллу или Гектору, но это было не столь важно. Учитывая, что оба они крайне болезненно воспринимали попытки поучать себя, да еще и постфактум, можно было быть уверенным, что на пиру завяжется знатная драка. Ну, так им всем и надо, а у него было куда более важное дело.
Он подкрался к близнецам, нетерпеливо переминающимся над Демофонтом и Хеидэром (те еще только начали протирать глаза от сна), ухватил их обоих за уши и с нескрываемым наслаждением выкрутил как следует.
— Вы, мелкие пакостники, бесстыдники, гаденыши, что же, думаете, что я ничего не видел? Думаете, можете тут развратничать у всех на глазах, как ни в чем не бывало? Вы себя кем возомнили? Да такого себе даже Диоскуры не позволяли, а они воины были еще не чета вам! А если я вас сейчас тут оставлю, всю лодку отмывать, от носа до кормы? Владыка Аид мне это разрешит, когда я все расскажу, уж будьте уверены!
— Он все видел, брат, — констатировал очевидное один из близнецов. — Я-то надеялся, что нас, как всегда, никто не заметил.
— А может…
— … договоримся как-то по-другому…
— … потому что на пиру от нас будет больше толку…
— … честное слово.
— Торговаться со мной вздумали? — Харон злорадно ухмыльнулся, указал на все еще полусонных, растерянно озирающихся уже не врагов и заговорщически прошептал: — Вот что: вы поднимите этих красавцев, на берег сведите и разъясните, что они друг другу возлюбленные. И в расчете будем.
— А зачем это тебе? — близнецы так удивились, что даже не стали зубоскалить.
— Да так, шутки ради. Вы ж сами те еще шутники, должны понимать. И вообще, за любовь я, понимаете? Старый я, слабый, больной, одна и есть радость — на счастье влюбленных смотреть… Ну, все поняли? Да ничего с ними от этого плохого не будет, чай, не к Гекате в объятия попадут! Все, хватайте их, а то они еще как пьяные, и ведите по сходням. И чтоб поубедительней им наплели!
— Мать будет плакать, — неожиданно грустно произнес строгий ревнитель традиций, дожидавшийся братьев и их подопечных у борта, чтобы сойти на берег вместе с ними. — Уже плачет, наверное.
По живым, озорным лицам близнецов одновременно пробежала тень.
— Она будет нами гордиться и радоваться! — ответил один из них так, словно пытался убедить в этом самого себя. — Она будет счастлива, что ее дети пали единственной достойной для спартанца смертью — на поле боя, защищая свою родину.
— Конечно, она будет гордиться, — кивнул их старший брат. — Но и плакать — тоже. В один день она потеряла троих сыновей, ты думаешь, что ее это обрадует?
Он передернул плечами, тяжело вздохнул и шагнул на берег, а за ним последовали близнецы, поддерживавшие Хеидэра и Демофонта, которые, как им память отшибло, сразу стали такие тихие, спокойные — любо-дорого посмотреть. И пристально друг друга рассматривали, аж глаз не отводили. Вот и славно. Харон уже с нетерпением ждал, когда можно будет взглянуть на лицо Леонида, когда тот услышит от Аида, что тот не может вернуть юношам память, так что быть храброму спартанскому воину возлюбленным мерзкого перса. Нет, память-то, наверное, им на самом деле возвратить можно, только владыка Аид слишком сентиментален, чтобы сделать что-то, могущее разрушить счастье влюбленных.
— Эй, перевозчик! — крикнул уже с берега один из близнецов, внезапно обернувшись. — Ты такой глазастый, что тебе стоило бы зваться Аргусом!
Харон лишь пренебрежительно фыркнул. Тоже мне, Аргус! Спасибо большое, его и собственное имя отлично устраивает. Особенно если вспомнить, чем окончил этот Аргус… Аргус… Аргус…
— Аргус, подъем! Аргус, подъем! Аргус, подъем!
Филч с наслаждением запустил будильник в стенку, чтобы тот перестал орать дурниной, но было уже поздно — он успел полностью проснуться. Пришлось вставать, тащиться чистить зубы и принимать холодный душ, который почти вымыл из его головы странный сон про загробное царство древних греков, черную лодку на черной воде и возмутительно дурно воспитанных спартанцев. Обходя школу в компании миссис Норрис, он лениво размышлял над тем, чего только не вообразит фантазия. Харон, перевозчик мертвецов! Ну надо же! Нет уж, ему и на своем месте неплохо, хоть и хлопотное оно, но все же не под землей, а это большой плюс.
— Заткнись, Малфой!
— А ты заставь меня…
Одновременно с раздавшимися где-то в коридоре гневными криками, звуками падения и ударов Филч сунул руку во внутренний карман пиджака и замер, наткнувшись на какой-то неизвестный ему сосуд. Вытащил его — это оказалась глиняная бутыль с незнакомыми письменами. Чуть поболтал — в ней что-то плескалось.
— Я тебя убью!
Герои. И тут сплошные герои. Мальчик этот, который выжил, надежда магического мира… Малфой, невесть что из себя строящий… Вечно орущие, дерущиеся, непримиримые юнцы, шумят, крушат все вокруг, а убирать ему… Везде и всегда убирать ему!
Филч угрюмо насупился, по-бычьи наклонил голову вперед, стиснул в кулаке бутыль и устремился на вопли…
На всякий случай - Леонида и его команду я уважаю. Правда. Честно. Так и запишите.
читать дальшеНеожиданней всего меня, что называется, пронзили на Анонимном ГП. Там кто-то написал, что, мол, кажется ему, что этот фик написал человек, которому очень херово, и при этом он пытается шутить (или что-то в этом роде). Вот тут мне и стало не по себе, потому что да, когда этот фик писался, я по некоторым причинам переживала крайне тяжелый период, и да, я так шутить пыталась, ибо это лучше, чем выть. Вот только не ожидала, что это можно почувствовать в тексте, я-то была уверена, что просто абсурдный кроссовер выгуливаю.
Название: Вредная работа
Автор: я
Бета: Sercurius
Канон: «Гарри Поттер»
Размер: миди, 6289 слов
Персонажи: Аргус Филч, Леонид и еще 299 спартанцев, персонажи, похожие на некоторых героев поттерианы, на заднем плане Северус Снейп, Гарри Поттер и Драко Малфой
Категория: джен, слэш, преслэш
Жанр: драма, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Однажды Аргусу Филчу приснился странный сон...
Примечание/Предупреждения: читать дальшекроссовер с древнегреческой мифологией, многочисленные смерти персонажей, твинцест
Для голосования: #. fandom Rowling 2014 - "Вредная работа"
читать дальше— Да чтоб вас всех, прекратите сейчас же! Я зря, что ли, весь день тут горбатился?! Марш на улицу и там деритесь, хоть поубивайте друг друга, а тут свинячить нечего! Или я вас сейчас на цепях подвешу!
Никто во всем Хогвартсе не смог бы обвинить Аргуса Филча в любви к детям. Впрочем, сейчас, глядя на то, как перепачканный до ушей землей и непонятной ярко-зеленой слизью Гарри Поттер возит по полу Большого зала Драко Малфоя, выглядящего немногим чище и судорожно молотящего по нему кулаками, и как от этой эпичной битвы во все стороны на каменные плиты летят и размазываются крупные ошметки грязи, вероятно, кто угодно мог бы его понять. Для этого стоило только живо представить себе, что именно ты только что битый час отмывал эти самые плиты до зеркального блеска.
— Я кому сказал, хулиганье отпетое! Убирайтесь отсюда, или я вас выпорю так, что… — Филч подскочил к драчунам как раз в тот момент, когда Драко посчастливилось нанести Гарри сильный удар кулаком прямо в нос — неприятный хруст услышали, кажется, все окружающие — и скинуть его с себя практически Филчу в руки. — Ага, попались! Вот я сейчас…
— В чем дело, Поттер? Что вы тут опять устроили?
Северус Снейп появился, как всегда, абсолютно неожиданно, совершенно бесшумно и чрезвычайно некстати, причем для всех участников маленького побоища. Поттер с уже привычной ненавистью сверкал на него глазами, пока выслушивал тираду о том, что Гриффиндор в очередной раз лишился двадцати баллов, и о своей обязанности ходить на отработки в течение недели. Слизерин, само собой, ни одного балла не потерял, но Малфой все равно был чем-то недоволен и мрачно косился на своего декана. Что же касается Филча, то он был чрезвычайно возмущен тем, что наказание понесет лишь один участник драки, но понимал, что тут никто не в силах что-то изменить. Скорее Поттер и Малфой подружатся, чем хоть один слизеринец получит взыскание от Северуса Снейпа. Придется довольствоваться одним Поттером, и уж он ему устроит на отработках веселую жизнь, не будь он завхоз Хогвартса!
— Вот, полюбуйтесь на это, господин декан! С самого утра здесь корячусь, отчищаю пол до скрипа — при моем-то ревматизме! — а эти бандиты за минуту извозили тут все, как в хлеву распоследнем! Да что я, проклят, что ли? Я свою работу честно выполняю и требую, чтобы ее уважали, и чтобы всякие кретины малолетние ее тут же не поганили! Я уже старый, больной, и мои нервы не железные!
Пусть Филч не мог добиться того, чтобы Малфоя тоже отправили к нему на отработку, но уж выплеснуть все свою досаду на того же Снейпа ему не помешал бы и сам Дамблдор. В конце концов, он не ученик, чтоб перед злым профессором трястись, да и вредно все в себе держать, а то у него уже щека начала дергаться — и, само собой, чем сильнее дергалась, тем громче он орал.
— Будет вам надрываться, Филч, — раздраженно поморщился Снейп. — Поттер сам все за собой и отмоет, и не сомневаюсь, что вы сможете найти ему еще массу полезных занятий, дабы направить его энергию в полезное русло. Если же вы так озабочены своими нервами, то можете попросить у Помфри Успокоительный бальзам, я как раз сварил дополнительную порцию. Не сомневайтесь, подействует моментально, даже на вас.
Увы, на этом разговор можно было считать законченным, и Филч в очередной раз убедился, что, кроме милой, доброй, преданной миссис Норрис, его не понимает никто в целом свете.
Как любезно объяснила Помфри, Успокоительный бальзам — жидкость приятного мятного цвета, запаха и вкуса — нужно было принимать прямо перед сном. Поэтому сначала Филч вволю загонял на отработке Поттера, заставив мерзкого мальчишку отмыть не только Большой зал, но еще несколько коридоров и даже туалет Плаксы Миртл, затем провел ночь в обычной охоте на школьных полуночников и лишь на рассвете, уже ложась в кровать, выпил лекарство залпом. Правда, Помфри велела принимать по половине стакана ежедневно, а он решил для верности хватить целый стакан, но что в этом плохого? Зато сразу подействовало — он едва допил, как на подушку откинулся и напрочь отключился, даже раздеться не успел…
Аргусу снилось, что он идет сквозь плотную завесу клубящегося темно-серого тумана, сам не зная куда, ориентируясь лишь на чуть слышные где-то в отдалении голоса, бредет довольно долго и выходит наружу, уже готовый сварливо поинтересоваться у любого, кого встретит, что все это значит и кто это тут так надымил, но в полном изумлении замирает, разглядев, куда попал…
Он стоял на берегу какой-то реки, неспешно катящей свои совершенно черные воды вдоль унылых и практически голых скал под низким небом, сплошь затянутым косматыми тучами. Вся эта картина сама по себе кого угодно вогнала бы в смертную тоску, только Филчу некогда было особо пристально ее разглядывать — там на берегу такое творилось, что не до пейзажей, он аж рот разинул в самом прямом смысле.
У пристани покачивалась огромная, с половину дурмштранговского корабля, черная лодка с причудливо изогнутым носом, на котором светил чахлый, будто находящийся на последнем издыхании, факел. На судне, на мостках и на берегу толкалась, раздавая друг другу тычки и пинки, огромная толпа незнакомых ему парней. Они, словно какие-то дикари, были одеты лишь в набедренные повязки самой рискованной длины, а некоторые — так и вообще совершенно голые, что с точки зрения Филча было решительно недопустимо. Но еще больше его возмутило то, что этих буянов с ног до головы покрывал толстый слой грязи и крови, и это все летело с них в разные стороны, в том числе на блестящую, отскобленную до стерильности палубу судна, да как такое можно позволять, да куда смотрит хозяин лодки…
И что там орут эти хулиганы? Причем так громко, что аж в ушах звенит?
— Спарта! Спарта!
— Где мы? Куда делись эти трусы?
— Харон! Харон! Выходи! Нам плыть надо!
— Харон? Как Харон?! Мы что, убиты?
— А ты что, дурак, до сих пор не понял?
— Так тут же только что персы были…
— Харон!
— К оружию, воины! Спарта! СПАРТА!!!
Лодка весьма опасно качнулась под тяжестью сгрудившихся на правом борту, едва не зачерпнув воду. К ногам Филча отлетел чей-то окровавленный, криво оторванный, чуть ли не откушенный палец, и тут его словно кувалдой по голове стукнуло от этакого безобразия.
— Вы что творите, гаденыши? Вы ж сейчас ее опрокинете! А ну, стоять всем! Я сказал, стоять!
Он, забыв про свой ревматизм, молнией промчался сквозь свалку на берегу, расталкивая несколько ошарашенных его появлением драчунов, взлетел на мостки и от души врезал кулаком (больно ушибив его при этом) по тугому бицепсу рослого бородатого воина, громче всех кричавшего про Спарту. Стукнул бы и еще, но наткнулся на частокол копий и стрел, торчавший из залитой кровью могучей груди, из-за чего здоровяк сильно напоминал стоящего на задних ногах дикобраза, и на секунду притормозил, чтобы не уколоться.
Воин, судя по совершенно ошеломленному выражению лица, явно не привык к такому обращению.
— Да как ты смеешь… Я царь Спарты…
— Смею, смею, еще как смею! Вы что себе позволяете, а? Что вы там про Спарту орете? Здесь вам не Спарта, а загробный мир! Все уже, отвоевались, герои перебитые, так что извольте вести себя прилично! И мне плевать, чей ты там царь был — пока я вас на тот берег не перевезу, вы, между прочим, вообще никто! Ну-ка прекратили драться, остолопы, встали в очередь, я у вас монетки соберу за провоз, потом спокойно — ясно вам, спокойно! — проходите на палубу и сидите тихо. Оружием не греметь, держать его на весу, чтоб ничего не поцарапать! И не сметь раскачивать мою лодку, она, между прочим, с начала времен построена и больших денег стоит! Ну! Живо!
— Монетки? — величественно выпрямился царь Спарты. — Ты думаешь, спартанцы берут в бой деньги?
— Так вы еще и безбилетники?! — взвизгнул тот, кто уже практически забыл, что в другом мире его звали Филчем — ведь здесь он был Хароном, перевозчиком мертвецов. — Хорошенькое дело, нечего сказать! А я что, бесплатно вас перевозить должен? И кто, спрашивается, платить будет? — Он на несколько секунд замолчал, словно прислушиваясь к чему-то неслышимому, и с видом величайшего одолжения махнул рукой: — Полезайте, перевезу уж. Но чтоб ваши родичи в надземном мире поскорее в могилы по монетке кинули, понятно? Каждому под язык положили, я проверю! А то, ишь ты, все норовят бесплатно на моем горбу поездить…
После этого дело кое-как пошло на лад: спартанцы начали нестройными рядами погружаться на лодку и рассаживаться по скамейкам, стараясь не толкаться и не шуметь. Большинство явно старалось проникнуться торжеством момента перехода на тот свет, хотя некоторые, как, например, двое одинаковых с лица рыжих парней наглого вида, готовы был зубоскалить по любому поводу. Один из них, совершенно голый, ехидно ухмыляясь, поинтересовался у Харона, откуда, по его мнению, он мог бы вытащить монету, и был награжден свирепым взглядом. Отвечать ему перевозчик не собирался: много чести, да и дел хватало без того, чтобы отвлекаться на всяких нахальных близнецов. Он суетливо проверял крепление весла, устойчивость паруса, указывал последним загрузившимся пассажирам, куда сесть, и злобно бурчал под нос, не замолкая ни на минуту.
— Да что я, проклятый? Весь день эту посудину чистил, не разгибаясь, и вот на тебе — опять грязь повсюду! Придут тут искромсанные, в крови, саже, Аид знает в чем, руки-ноги раскидают, — он, яростно всхрапнув, пинком отправил за борт чью-то ступню, — и изволь опять за ними мыть! А у меня ревматизм, между прочим! И я свою работу честно выполняю и требую, чтобы ее уважали! Ага, явился, адское отродье! Ты где шляешься, Пушок… тьфу ты, то есть Цербер? Кто из нас у ворот стоит, а? Ты что их прошляпил? Даже ни капельки не напугал, вот они и свинячат на моей лодке, кровью везде капают и еще мне дерзят! Опять дрых, так? Я по мордам вижу!
Огромный черный трехголовый пес скучающе взглянул на него шестью алыми глазами и смачно зевнул всеми пастями, уронив пару дымящихся капель ядовитой слюны. Эту тираду он слышал каждый день, иногда по несколько раз, и уже воспринимал ее как неотъемлемую часть ритуала встречи очередной партии воинов. Воевать в Элладе умели и любили, так что в мертвых героях недостатка никогда не было, и все они своим буйным нравом и плохими манерами неизменно бесили перевозчика до белого каления, сорванного голоса и нервного тика. Ничего, проходили. Поорет и успокоится.
Еще не поднявшийся на борт высокий и худой юноша, огненным цветом волос и чертами лица сильно напоминавший наглых близнецов, вытащил из складок набедренной повязки изрядно помятый медовый пряник и осторожно приблизился к Церберу. На его лице застыло выражение почти пугающего восторга и полного осознания, насколько важно сейчас произвести хорошее впечатление.
— Приветствую тебя, страж Аида! — торжественно, даже напыщенно провозгласил он, протянул лакомство псу и смущенно попытался прикрыть другой рукой свое горло, перерезанное от уха до уха.
Цербер (для близких друзей Пушок) был ужасным сладкоежкой, хотя и с переменным успехом пытался это скрыть. Ему очень нравилось, когда кто-то из новоприбывших вспоминал древние традиции и приносил ему подношение, поэтому он неторопливо, дабы не уронить свое достоинство, подошел к юноше, склонил над ним среднюю голову и аккуратно подцепил пряник клыками устрашающих размера и остроты. Проглотив угощение, он снизошел до того, чтобы почти по-дружески ткнуться левой головой в плечо блюстителя обычаев и почесать о его другое плечо нос правой головы. Живая змея, заменявшая псу хвост, приподнялась и слегка подергалась влево-вправо, обозначая легкое виляние — для стража Аида это служило выражением высшей степени дружелюбия.
— Братец, да ты и к Церберу смог подлизаться! Ну ты даешь!
Ревнитель традиций возмущенно вскинул голову.
— Если вы не собираетесь соблюдать обычаи наших отцов, то не надо ждать, что все будут поступать так же…
— На лодку поднимайся, хватит с этим обжорой любезничать! — завопил Харон, топая ногой и, как назло, попадая по луже крови. Полетевшие во все стороны брызги отнюдь не улучшили его настроения.
К его большому сожалению, сколько он ни просил владыку Аида, тот продолжал проявлять излишнее благодушие по отношению к прибывающим в его царство и никак не соглашался издать закон, чтобы пассажиры, запачкавшие разнообразными жидкостями своих организмов драгоценную лодку перевозчика, потом сами убирали за собой. Приходилось ему махать шваброй — и это при его больной спине! И никакого вознаграждения за все труды!
Наконец все триста или около того спартанцев расселись по местам и Харон смог оттолкнуть веслом лодку. Положив судно на курс и убедившись, что теперь оно дойдет само, он вытащил ведро воды и, окунув в нее тряпку, с обычной для него свирепой радостью заелозил ею по окровавленным доскам. Вот пусть эти бандиты полюбуются, каково ему живется! Может, кому-то даже станет стыдно… хотя кого он пытается обмануть?
Нет, и в этот раз никто не выглядел смущенным при виде того, сколь тяжел труд больного старика. Предводитель этой маленькой армии выждал, кажется, всего пять минут после отплытия, прежде чем подняться на ноги, принять величественную позу, воинственно встопорщить бороду и начать громовым голосом: «Слушайте меня, спартанцы! Сегодня мы, как и подобает настоящим воинам, пали в бою за свою родину…»
Дальше Харон уже не слушал — была охота отвлекаться на всякий пафосный вздор. Сколько царей и военачальников вместе с их армиями он уже перевез через Стикс! Со счета сбиться можно! Все эти герои непременно начинали прямо на лодке, даже не дожидаясь прибытия и представления владыке Аиду, произносить Большую Торжественную Речь, и Речь эта обязательно сводилась к тому, что они умерли достойно, не посрамив свой род, или свой город, или богов, и поэтому являются победителями. Перевозчик был твердо убежден, что победители в мире живых дальше походом идут, а побежденным только и остается, что под землей языком молоть, но свое мнение держал при себе — была нужда с полоумными пререкаться. У него поважнее дела есть, он, чай, не царь.
— Целыми днями туда-сюда езжу, и хоть бы кто спасибо сказал… — бурчание под нос уже стало такой неотъемлемой его частью, что, заклей кто ему рот, он бы просто не смог работать. — Как приличные отцы семейства, матроны да старцы, которые с понятием, с монетками, с пряниками, чистые, одетые прилично, здороваются, ноги вытирают — так они тихо, скромно, по одному ходят, а как всякие воины прямо с поля боя, с мечом наперевес, ничего не соображающие, так толпой… орут, дерутся… много вас, а я один… и изволь, перевози их, как хочешь — ведь второго такого дурака нет… Это ты что делаешь?! Да-да, я тебе говорю, тому, кто меч пытается из живота вытащить! А ну, не трогай! С ума сошел, что ли — ты его вынешь, так у тебя кишки еще, того гляди, на палубу выпадут. Они же ВОНЯЮТ! Не успел я пол помыть, называется… ну ни малейшего соображения, откуда вы взялись такие, хуже варваров! Что значит «что тогда делать»? Вот на место прибудем, там вы все полностью в теней бесплотных превратитесь, тогда меч сам пропадет. А пока сиди смирно! Эй, царь, как там тебя… Леонид, что ли? Ты все уже сказал, что хотел? А то мне тоже кое-что объявить нужно.
Собственно говоря, Харон поинтересовался, закончил ли свою Большую Торжественную Речь спартанский правитель, лишь из формального уважения к его титулу. Надо все-таки приличия соблюсти, в конце концов, у человека такой сейчас этап важный — не каждый день, поди, умираешь.
— Значит, так, новоприбывшие. Скоро уже к другому берегу причалим, вас там сам дирек… то есть владыка Аид встретит, со свитой. Это, между прочим, большая честь, исключительно из уважения к вашим подвигам. — Леонид выпрямился еще горделивее, хотя дальше, казалось, было уже некуда, и одновременно самоуверенно усмехнулся, как будто знал, что иначе и быть не могло. Харон при виде этакой наглости злобно всхрапнул и твердо пообещал про себя, что во что бы то ни стало утрет нос слишком много о себе мнящему хаму. — Так что соизвольте держаться достойно, а не как при погрузке, и с Аидом разговаривать вежливо, а то вас ведь и наказать могут — отправят Сизифу помогать, к примеру. Потом — это тоже персонально для вас, не думайте, что тут всех новичков так привечают! — в вашу честь дадут пир. Владыка Аид, само собой, будет, и все приближенные: Минос, Радамант, Гекуба… Сам Орфей на лире играть и петь будет.
На суровом, словно из камня высеченном, лице Леонида не дрогнул ни один мускул. Он явно не был впечатлен. Харон в изумлении уставился на него, не веря своим глазам. Рыжие наглые близнецы почти в открытую захихикали — впрочем, они еще во время речи своего царя шушукались и пересмеивались, к вящему возмущению своего строгого братца, единственного, кстати, кто не только угостил Цербера, но и проезд оплатил как полагается.
— Это что ж получается: вы Орфея не знаете? Ничего про него не слышали? Мда… вот уж воистину спартанцы. Ни музыки, ни литературы… слушай, царь, а из всей твоей армии хоть ты читать умеешь? Ладно, нечего на меня глазами сверкать, я ж не виноват, что тебе про Орфея не рассказывали… А еще прославленные герои прошлого, Беллерофонт, к примеру, Тесей, Персей… Уж их-то ты наверняка знаешь? Вот, и они придут на пир, чтоб вас поприветствовать как равных. Так что сами понимаете, как вам надо себя вести…
— К оружию! К оружию, воины! Здесь враг!
— Что?!
— Где?!
— Замрите все, кретины! Идиоты! Не сметь тут драться! — заорал Харон не своим голосом, глядя, как вздрогнула, осела и закачалась в разные стороны лодка, когда все триста негодяев разом вскочили на ноги с мечами и щитами наизготовку. — Я сам разберусь, сам! Кому говорят, замрите, а то опрокинемся! Ну что тут еще, что? Где ваш враг?
Перевозчик решительно растолкал веслом двух дюжих спартанцев, закрывавших ему обзор, и увидел прижавшегося к борту мальчишку лет шестнадцати, не больше, смуглого и черноволосого, определенно с восточными чертами лица. Его лицо было искажено в свирепом оскале, он вскинул короткое копье в полной готовности драться… гм, насмерть, как ни абсурдно это выглядело здесь, в царстве мертвых. Ну, хотя бы одет он был, как с удовлетворением отметил Харон, поприличнее греков: в солидную кожаную броню, правда, рассеченную наискось вместе с грудной клеткой, так, что, кажется, даже ребра чуть виднелись.
— Так это один из поганых персов? — загремел нависающий над парнем Леонид, на глазах темнея лицом. — Как ты, жалкая тварь, посмел последовать сюда за нами? А вы все куда смотрели? Враг на ваших глазах проник на наш корабль…
— Чей-чей корабль… — задохнулся было от негодования Харон, но его уже никто не слушал: все начали вопить что есть мочи, потрясая оружием и строя жуткие рожи.
— Он затерялся среди нас и забился в угол, как крыса! Я только сейчас заметил, что нас на одного больше! — громче всех кричал, сверкая злыми серыми глазами, высокий светловолосый спартанец — ровесник перса. У него никакого оружия не было — видимо, в последнюю минуту его все-таки выбили у него из рук — но яростно сжатые кулаки тоже выглядели весьма внушительно. — Трусливый гаденыш! Ты хотел подкрасться к нам и ударить в спину, исподтишка! Что, не хватает духу драться, как свободным гражданам Спарты?
— Ну уж на то, чтобы убить тебя, моего духа хватило, — выплюнул, брезгливо сморщившись, юнец. — Я вспомнил теперь — это я пронзил тебе сердце копьем и тут же нарвался на твой меч. Славная смерть получилась, — он с категорически непонятной Харону гордостью покосился на зияющую рану на своей груди, а потом вызывающе вскинул голову. — Я не понял сразу, что умер, когда увидел перед собой это место. Думал, выслежу вас, а потом все расскажу командиру, а то и самому царю… А оказалось, что плыву в загробное царство…
— Да как ты вообще сюда попал? — изумленно вопросил Леонид и бросил на Харона такой возмущенный взгляд, словно это он был во всем виноват. — Это посмертие для эллинов, не для жалких рабов тирана.
— Я не раб, — прорычал перс, сощурив ненавидящие зеленые глаза и ощерив зубы, как молоденький, но уже опасный волк. — Я верный слуга великого Ксеркса, будущего правителя всего мира. И, между прочим, я происхожу из знатного рода, который будет древнее, чем все ваши. Я с детства готовился стать Бессмертным…
— Видно, не успел, — светловолосый парень оскалился не хуже своего убийцы. — Лучше убирайся отсюда подобру-поздорову, или, не будь я Демофонт, я сейчас…
— А ну, прекратили командовать на моем корабле! — рявкнул Харон и для пущей внушительности замахнулся на всю эту толпу веслом. — Я тут главный, я и разберусь, что делать! А ты сядь, храбрый воин, сядь, хватит кулаки сжимать! Ну, значит, так… Не часто сюда не-эллины попадают, но раз уж попали, значит, так тому и быть. Ты, который еще не Бессмертный или уже не Бессмертный, тебя как звать?
— Хеидэр, — гордо откликнулся перс. — Означает «лев».
— Кот ты драный, а не лев… — начал было пошедший некрасивыми красными пятнами Демофонт, но осекся под яростным взглядом Харона.
— В общем, Хеидэр, будешь в царстве Аида жить… ну, то есть, не жить, но ты меня понял. Раз уж так получилось, то что ж поделаешь...
Харона оглушил многоголосый вопль возмущения, причем негодовали все: и перс, и спартанцы, но, к счастью, он и сам умел орать ничуть не хуже этих оглашенных.
— Что?! Как это…
— Нет! Так нельзя!
— Да как ты можешь, Харон?! Ему здесь не место! Во имя Ареса, он же перс!
— Перс, не перс — мы тут всех принимаем! А место ему тут или не место, это уже владыке Аиду решать, а ты, Леонид, своими людьми командуй, а в эти дела не встревай, они не по твоему разуму!
В тишине, которая повисла после такого оскорбления великого воина, с занятой рыжими близнецами скамьи отчетливо послышались два сдавленных смешка.
— Но… но… как же так… — кажется, до перса только сейчас в полной мере дошло, где он оказался, и чем необычна эта ситуация. Он растерянно и почти по-детски захлопал глазами, оглядываясь по сторонам, и, если бы Харон не был Хароном, он мог бы даже немного посочувствовать мальчишке. — Я не могу тут оставаться…
— Чего это? — перевозчик величественным жестом обвел все вокруг: и голые каменистые берега, и мрачные нависающие скалы, и непроглядно черную реку. Он искренне любил свою родину и считал, что лучшего места вообразить просто невозможно. — Что тебя не устраивает?
— Но это не мое посмертие! — замотал головой Хеидэр с несчастным видом. — Я должен был попасть на мост Чинвад, упасть с него или пройти по нему… Я не верю в вашего Аида!
— Говорил же я, что они все варвары! — ухмыльнулся Демофонт. — Вот как увидишь, так сразу поверишь, трус!
— Заткнись! Как ты меня назвал?
— Тихо! — Харон изо всех сил стукнул веслом в пол, жалея, что это не голова кого-нибудь из крикунов. — Хватит орать, как я сказал, так и будет! Ты, «лев», уясни раз и навсегда: отсюда выхода нет, так что уймись по-хорошему, пока от меня по шее не получил.
— Но я должен был попасть на мост…
— Еще слово, и за борт полетишь, — практически завизжал Харон, чувствуя, что его правая щека уже вовсю дергается от нервного тика, — авось там, в Стиксе, свой мост отыщешь! Что мне теперь, ради одного заблудившегося сопляка корабль разворачивать? Как же! Все, цыц, сели и сидите тихо! Сколько можно глотку рвать? Я старый, больной, и нервы мои не железные!
На мгновение у перевозчика возникло чувство дежавю, словно совсем недавно, но в другом месте и другим горлопанам, он уже говорил эти слова… Показалось, наверное, да и не время было к ощущениям прислушиваться: тут только смотри за пассажирами. После того, как он рявкнул на них в последний раз, они все же послушались и расселись по местам, разумеется, ни на секунду не выпуская из рук мечи. На лодке воцарилось напряженное молчание, которое, само собой, не позволяло Харону расслабиться. Ни мрачно набычившийся Леонид (ему пришлось напомнить про чествование на пиру, Тесея и Персея, чтобы он не счел себя вконец оскорбленным и кое-как примирился с присутствием противника), ни другие его воины, игравшие желваками и скрипевшие зубами от гнева, ни Демофонт и Хеидэр, испепелявшие друг друга ненавидящими взглядами, совершенно не вызывали у него доверия. Он уже достаточно наперевозил героев, чтобы быть уверенным: любой пустяк может вызвать новый взрыв.
Беззаботность и даже легкомысленность сохраняли, кажется, только рыжие близнецы, причем, чем больше Харон наблюдал за ними, тем больше ему казалось, что их отношения несколько выходят за рамки братских. Конечно, то, что они сидели вплотную друг к другу, можно было еще трактовать как родственную поддержку, вполне естественную для тех, кто оказался в столь необычной ситуации. Даже когда один их них приник к шее другого долгим поцелуем, еще можно было предполагать, что это просто у спартанцев так принято свою приязнь выражать, но уж когда рука того из них, который был совсем голый, словно невзначай скользнула под набедренную повязку второго, да так там и осталась, нужно было быть совсем безнадежным идиотом, чтобы ничего не понять.
Только этого еще и не хватало! Вообще-то Харону не к лицу было бы осуждать близкородственные связи, учитывая, что он и сам родился от брата с сестрой. Он и не осуждал, но не на его же лодке этим заниматься! Ну, наглецы, таких свет еще не видывал, причем ни один, ни другой свет! Эх, подскочить бы сейчас к ним, оттаскать за уши, чтоб они на ослов стали похожи, а потом заставить своими руками всю лодку до зеркального блеска отмывать… да-да, именно всю, пусть больше никому неповадно не будет, да и он бы чуть отдохнул, наконец… Но, испустив тяжелый вздох, Харон решил, что сейчас важнее не отвлекаться от наблюдения за Демофонтом и Хеидэром — он селезенкой чувствовал, что лодка еще до места не дойдет, а они уже снова друг другу в глотку вцепятся, вон как сопят и зыркают злобно. А он прежде всего должен свою репутацию надежного перевозчика, у которого сколько на борт взошло, столько потом с него и сошло, поддерживать. Ничего, авось потом он с этими распутниками поквитается…
Проклятие, кто бы знал, как он устал мучиться с глупыми, мерзкими, шумными детьми! (Неважно, сколько им лет, двенадцать или тридцать, для того, кто живет вечно, они все равно дети). Интересно, мелькнула у него мысль, тот собакоголовый египтянин так же устает от тех, кого за ручку на тот свет переводит? Спросить бы, когда снова встретятся… А еще хорошо бы вечерком посидеть за кубком амброзии в приятной компании. С Танатосом, например — вечная сумрачность братца была ему как бальзам на сердце, особенно после общения с жизнерадостным до неприличия владыкой Аидом. Или с Эмпусой — а что, хорошая дама, приличная. Даром что с ослиными ногами, это так, пустяки, дело житейское, зато ее гастрономический подход к детям Харон всецело одобрял и поддерживал. Да и кошек она очень любит… Эх, может, ей букетик анемонов нарвать… Все женщины, говорят, цветы любят…
Из размышлений Харона бесцеремонно вырвало громкое ойканье, и он уже открыл было рот, чтобы обрушиться на близнецов — если уж тискаетесь у всех на глазах, так хотя бы делайте это молча! — но увидел, что они-то как раз сидят тихо, хотя тот, под набедренной повязкой которого что-то непотребное творила рука его братца, уже искусал себе все губы. Их чопорный родич, между прочим, прекрасно все видел, но молчал, чтобы не позорить их, только краснел под цвет своих волос и делал страшные глаза — само собой, тщетно.
Ойкнул, как выяснилось, совершенно другой воин, и по уважительной причине, надо сказать. Видимо, враги убили его, нанося удары мечами по голове и шее, и с крайне неприятным для него результатом. Вот парень и сидел теперь, одной рукой придерживая упавшую на бок голову, которая чудом соединялась с почти полностью перерубленной шеей лишь небольшим лоскутом кожи, а во второй сжимая свой мозг, скользкий от крови и какой-то слизи, видимо, только что выпавший из расколотого черепа и едва подхваченный хозяином. Зрелище, само собой, было не из приятных, но Харон не мог не одобрить того, как долго этот воин сам справлялся, не жалуясь, не привлекая к себе лишнего внимания. Как есть спартанец!
— Я нечаянно, — печально, но с большим достоинством заявил воин и укоризненно воззрился на тех своих товарищей, которые громко заржали, будто в отвалившейся голове было что-то жутко забавное. В это же самое время один из близнецов дернулся, коротко выдохнул и сдавленно простонал сквозь сжатые зубы. Второй, довольно ухмыляясь, вытащил руку у него из-под одежды и украдкой оглянулся, явно в поисках того, обо что ее можно было бы вытереть. Поскольку все смотрели на бедолагу, у которого были проблемы с головой, этого безобразия никто не заметил… разумеется, кроме Харона, ведь его работой было в том числе видеть все.
Он лишь скрипнул зубами. Сейчас надо уделить внимание другому, но ничего, он с ними еще поквитается, найдет способ...
— Эк тебя, парень, угораздило, — Харон позволил себе сочувственно покачать головой, но совсем чуть-чуть, чтобы пассажиры не думали, что из него можно веревки вить. — Ты аккуратно мозг держи, не стискивай, а то извилины помнешь. Или, хочешь, положи его в ведерко, пока не уронил. — О том, что в ведре совсем недавно отмокала половая тряпка, он решил умолчать. — Ну, ничего, ничего, скоро прибудем уже, там тебе и мозги вправят, и голову на плечи вернут…
— Аид точно сможет это сделать? — с надеждой поинтересовался обезглавленный. — Я, конечно, не жалуюсь, но мне не очень удобно в таком виде. Да и на пиру будет неловко.
— Почему это тебе будет неловко, Никандр? — с упреком вопросил Леонид. — Стыдиться тут нечего. Воин должен гордиться ранами, полученными в бою.
— Я горжусь, спору нет, но предпочел бы, чтобы меня убили ударом в грудь, — Никандр с завистью посмотрел на истыканного стрелами и копьями царя.
— Да вылечат тебя, вылечат, не хнычь только! — подал голос один из рыжих мерзавцев.
— А если не вылечат, будешь Почти Безголовым Никандром! — откликнулся второй, и воины опять грохнули хохотом.
И тут, конечно же, перс не смог промолчать. Возможно, ему стало обидно, что Демофонт отвлекся от созерцания его, пусть и всего на минуту.
— А зачем тебе мозги, спартанец? — процедил он, презрительно сощурившись. — Ты ж не какой-то афинянин, чтобы думать. Твое дело — хорошо махать мечом.
— Ты что-то сказал? — тут же вскинулся Демофонт.
— Сказал! Как хорошо, что ты еще не оглох, — глаза перса осветились какой-то свирепой радостью. На его лбу некрасиво вздулась жила в форме молнии, и Харон, глядя на это, аж икнул от острого чувства дежавю.
— Заткнись, а то…
— А то что? Ну, заставь меня, попробуй. И что ты сделаешь-то? Второй раз не убьешь…
— Я хотя бы попытаюсь! — Когда Демофонт прыгнул на Хеидэра, повалил его на пол и, схватив за шею, начал душить, этот вопль еще звенел в воздухе.
Следующие минут пять на драгоценной лодке Харона творился форменный бедлам: разъяренные юнцы катались по палубе, молотили друг друга кулаками со всей мочи, лягались, кусались и орали ругательства, которым позавидовали бы пьяные Зевс с Посейдоном, спартанцы, сгрудившись вокруг, воодушевленно подбадривали своего товарища так, что звенело в ушах, а судно жалобно поскрипывало и качалось во все четыре стороны. Те же пять минут Харон, проклиная все на свете, изо всех сил пытался пробиться к противникам сквозь толпу, тщетно призывал на их головы все кары небесные и требовал, чтобы они немедленно прекратили. Наконец он каким-то невероятным усилием проскользнул к Демофонту и Хеидэру, в одну секунду выхватил из складок хитона глиняную бутыль, набрал из нее полный рот воды и от души выплюнул ее на дерущихся. Эффект оказался поистине волшебный: перс и спартанец разом обмякли и осели на палубу в полуобморочном состоянии. На их лицах медленно разлилось блаженно-сонное выражение.
— Так-то! Ну все, довели меня, теперь пеняйте на себя! — торжествующе гаркнул Харон. — Сколько можно мне нервы мотать и мою лодку курочить, бандиты вы этакие? Вот теперь попляшете!
Спартанцы, резко замолчав, ошарашенно всматривались в своего товарища, а тот, не обращая на них ни малейшего внимания, уютно свернулся клубком прямо на жестких досках, подгреб к себе нисколько не сопротивляющегося перса, уткнулся ему носом в плечо и мирно засопел.
— Ты что, колдун? — почти прошептал Леонид, переводя совершенно дикий взгляд на Харона. — Что ты сделал с ними? Это какое-то зелье?
— Это лучше, чем любое зелье, — горделиво ответил Харон. — Это вода из Леты, неразбавленная. Слышали, поди, что она делает?
— Вода из реки забвения… — медленно протянул Леонид, и что-то в выражении его лица сказало перевозчику, что сейчас он взревет взбешенным быком.
— Молодец, хорошо соображаешь! — ехидно сообщил Харон, на всякий случай перехватив весло покрепче. Ну, в случае чего, это будет не первая его потасовка с пассажирами. — Теперь они все забыли, даже свои имена. Да ничего, не смотри на них так, до прибытия проспятся. И сразу отвечаю: нет, обратно я память вернуть не могу. Вода Леты — это тебе не жук чихнул. Может, разве что владыке Аиду это под силу, у него спросишь.
«Правда, не думаю, что он захочет утруждаться», — добавил он про себя.
— Как ты…
Лучшая защита есть нападение, Харон это знал совершенно точно.
— Как я посмел?! — завизжал он, уперев руки в бока. — Да вот так и посмел! Будете знать зато, как буянить! Не хотели добром вести себя прилично, значит, силой заставим! Сколько можно говорить: плевать мне с Олимпа, какие вы при жизни герои были! Мне главное — вас в целости и сохранности перевезти, а там, как ссажу с корабля, так хоть поубивайте друг друга заново, и печали нет! А вон уже пристань, кстати, показалась… О, вон и владыка Аид уже стоит со всеми встречающими. Ну что, царь, драться будем, или ты своих пока построишь?
Морально перевозчик уже готов был отбиваться от разъяренного Леонида, но тот, задумавшись на несколько мгновений и тяжело вздохнув, повернулся к своим спартанцам и повелительно взмахнул рукой.
— Встать в строй, воины! Не ведайте страха, ибо нам не за что стыдиться — мы приняли славную смерть. — Он мрачно покосился на Харона, явно все еще до конца не успокоившись, и перевел взгляд на Демофонта и Хеидэра, крепко спящих в обнимку. — А что с этими делать?
— Да ничего, растолкайте их, они на берег и сойдут в лучшем виде, — невозмутимо отозвался Харон. — Вон, пусть те двое, одинаковых с лица, ими займутся, чем зубы попусту скалить. Потом, после пира, к владыке Аиду подойди, авось он их расколдует.
Пристань медленно приближалась, и уже можно было отлично рассмотреть Аида, высокого румяного старика в новом роскошном фиолетовом хитоне, расшитым золотыми черепами и костями. Он приглаживал длинную серебристую бороду, в которой Харон — о ужас! — разглядел вплетенные колокольчики, благообразно улыбался и приветственно поднимал кубок с амброзией. Рядом с ним, горделиво приосанившись и с любопытством вглядываясь в новоприбывших, стояли Ахиллес с неизменным Патроклом, Гектор (как он уживался с ними бок о бок, являлось загадкой для всего царства мертвых, но, скорее всего, не обошлось без какого-то сильного умиротворяющего зелья), Персей, Тесей и прочие обещанные Леониду великие герои. Орфей уже настраивал лиру, картинно откидывая назад волну художественно растрепанных волос. Державшийся в стороне облаченный во все черное худой, черноволосый, изжелта-бледный Танатос крайне раздраженно оглядел новичков, скривился и что-то пробурчал под крючковатый нос. Встретившись с братом взглядом, он страдальчески закатил глаза — бог смерти ненавидел героев всеми фибрами своей души, и обязательное присутствие на пиру в честь целой толпы этих самых героев было ему столь же приятно, как визиты Зевсова орла — Прометею.
— Это ведь Ахиллес? — в голосе Леонида восторг явно боролся с желанием показать, что он тоже кое-чего стоит. — И Гектор?
— Они самые, царь, скоро познакомишься, — бодро ответил Харон, невзначай перемещаясь к близнецам, которые весьма увесистыми пинками расталкивали спящую парочку.
— Я расскажу ему, где он допустил ошибку при осаде Трои! — с энтузиазмом и совершенно безапелляционно воскликнул Леонид.
Перевозчик не совсем понял, относились эти слова к Ахиллу или Гектору, но это было не столь важно. Учитывая, что оба они крайне болезненно воспринимали попытки поучать себя, да еще и постфактум, можно было быть уверенным, что на пиру завяжется знатная драка. Ну, так им всем и надо, а у него было куда более важное дело.
Он подкрался к близнецам, нетерпеливо переминающимся над Демофонтом и Хеидэром (те еще только начали протирать глаза от сна), ухватил их обоих за уши и с нескрываемым наслаждением выкрутил как следует.
— Вы, мелкие пакостники, бесстыдники, гаденыши, что же, думаете, что я ничего не видел? Думаете, можете тут развратничать у всех на глазах, как ни в чем не бывало? Вы себя кем возомнили? Да такого себе даже Диоскуры не позволяли, а они воины были еще не чета вам! А если я вас сейчас тут оставлю, всю лодку отмывать, от носа до кормы? Владыка Аид мне это разрешит, когда я все расскажу, уж будьте уверены!
— Он все видел, брат, — констатировал очевидное один из близнецов. — Я-то надеялся, что нас, как всегда, никто не заметил.
— А может…
— … договоримся как-то по-другому…
— … потому что на пиру от нас будет больше толку…
— … честное слово.
— Торговаться со мной вздумали? — Харон злорадно ухмыльнулся, указал на все еще полусонных, растерянно озирающихся уже не врагов и заговорщически прошептал: — Вот что: вы поднимите этих красавцев, на берег сведите и разъясните, что они друг другу возлюбленные. И в расчете будем.
— А зачем это тебе? — близнецы так удивились, что даже не стали зубоскалить.
— Да так, шутки ради. Вы ж сами те еще шутники, должны понимать. И вообще, за любовь я, понимаете? Старый я, слабый, больной, одна и есть радость — на счастье влюбленных смотреть… Ну, все поняли? Да ничего с ними от этого плохого не будет, чай, не к Гекате в объятия попадут! Все, хватайте их, а то они еще как пьяные, и ведите по сходням. И чтоб поубедительней им наплели!
— Мать будет плакать, — неожиданно грустно произнес строгий ревнитель традиций, дожидавшийся братьев и их подопечных у борта, чтобы сойти на берег вместе с ними. — Уже плачет, наверное.
По живым, озорным лицам близнецов одновременно пробежала тень.
— Она будет нами гордиться и радоваться! — ответил один из них так, словно пытался убедить в этом самого себя. — Она будет счастлива, что ее дети пали единственной достойной для спартанца смертью — на поле боя, защищая свою родину.
— Конечно, она будет гордиться, — кивнул их старший брат. — Но и плакать — тоже. В один день она потеряла троих сыновей, ты думаешь, что ее это обрадует?
Он передернул плечами, тяжело вздохнул и шагнул на берег, а за ним последовали близнецы, поддерживавшие Хеидэра и Демофонта, которые, как им память отшибло, сразу стали такие тихие, спокойные — любо-дорого посмотреть. И пристально друг друга рассматривали, аж глаз не отводили. Вот и славно. Харон уже с нетерпением ждал, когда можно будет взглянуть на лицо Леонида, когда тот услышит от Аида, что тот не может вернуть юношам память, так что быть храброму спартанскому воину возлюбленным мерзкого перса. Нет, память-то, наверное, им на самом деле возвратить можно, только владыка Аид слишком сентиментален, чтобы сделать что-то, могущее разрушить счастье влюбленных.
— Эй, перевозчик! — крикнул уже с берега один из близнецов, внезапно обернувшись. — Ты такой глазастый, что тебе стоило бы зваться Аргусом!
Харон лишь пренебрежительно фыркнул. Тоже мне, Аргус! Спасибо большое, его и собственное имя отлично устраивает. Особенно если вспомнить, чем окончил этот Аргус… Аргус… Аргус…
— Аргус, подъем! Аргус, подъем! Аргус, подъем!
Филч с наслаждением запустил будильник в стенку, чтобы тот перестал орать дурниной, но было уже поздно — он успел полностью проснуться. Пришлось вставать, тащиться чистить зубы и принимать холодный душ, который почти вымыл из его головы странный сон про загробное царство древних греков, черную лодку на черной воде и возмутительно дурно воспитанных спартанцев. Обходя школу в компании миссис Норрис, он лениво размышлял над тем, чего только не вообразит фантазия. Харон, перевозчик мертвецов! Ну надо же! Нет уж, ему и на своем месте неплохо, хоть и хлопотное оно, но все же не под землей, а это большой плюс.
— Заткнись, Малфой!
— А ты заставь меня…
Одновременно с раздавшимися где-то в коридоре гневными криками, звуками падения и ударов Филч сунул руку во внутренний карман пиджака и замер, наткнувшись на какой-то неизвестный ему сосуд. Вытащил его — это оказалась глиняная бутыль с незнакомыми письменами. Чуть поболтал — в ней что-то плескалось.
— Я тебя убью!
Герои. И тут сплошные герои. Мальчик этот, который выжил, надежда магического мира… Малфой, невесть что из себя строящий… Вечно орущие, дерущиеся, непримиримые юнцы, шумят, крушат все вокруг, а убирать ему… Везде и всегда убирать ему!
Филч угрюмо насупился, по-бычьи наклонил голову вперед, стиснул в кулаке бутыль и устремился на вопли…
@темы: фики