Ох уж эти сказочники... (с)
Это я продолжаю обожать Хагрида. Уверена, что в каноне они с Арагогом примерно так и общались и вообще были добрыми друзьями до самой смерти паука. Ну вот такая у Хагрида судьба - все его настоящие друзья не являются людьми. 
Название: Самое лучшее для любимой
Автор: я
Бета: *Illusion*
Канон: «Гарри Поттер»
Размер: мини, 2383 слова
Персонажи: Рубеус Хагрид, Арагог, Арагог/Мосаг, односторонний Рубеус Хагрид/Олимпия Максим
Категория: джен, гет
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Верный и старый друг всегда готов дать тебе кучу советов, но подойдут ли они тебе?
Примечание/Предупреждения: сомнительный юмор, неаппетитные подробности, смерть персонажей. Действие происходит на четвертом курсе Гарри.
Для голосования: #.fandom Rowling 2014 - "Самое лучшее для любимой"
читать дальшеГамак из паутины был сплетен специально для Хагрида, под его немалый рост. Удобно подвешенный между двух старых дубов, он при необходимости — если гость, к примеру, собирался подремать — закрывался пологом. Учитывая, что акромантулы сроду ничего не делали ради людей, это лучше всего свидетельствовало, насколько дорога Арагогу была его дружба с хогвартским лесничим.
Хагрид любил приходить в эту часть Запретного леса, одну из самых темных, непролазных и мрачных, чтобы поваляться в гамаке с бутылкой сливочного пива, вручив вторую паучьему патриарху, глядя в переплетающиеся над головой ветви деревьев, покрытые сплошными паутинными нитями и закрывающие небо, лениво перекидываясь фразами о всяких пустяках или даже ничего не говоря. Со старыми друзьями и молчать неплохо.
Впрочем, сейчас висящую в воздухе тишину можно было назвать скорее тяжелой. Хагрид молча прихлебывал пиво, прислонившись к колючему боку Арагога, и мрачно сопел. Слепой паук лежал рядом с ним на земле, подогнув под себя ноги — поскольку за свой долгий век он дорос до размеров хорошего слона, ему было удобнее беседовать с другом, более-менее опустившись до его роста. Ловко ухватив жвалами свою бутылку, он поднимал ее, чтобы выливать бодрящую жидкость по глотку себе в рот. Арагог ждал в полной уверенности, что скоро Хагрид заговорит и расскажет, что же так его гнетет, и вот тогда-то они вместе непременно придумают, как помочь этому горю.
— Неправ я был! — наконец сокрушенно воскликнул Рубеус и так энергично мотнул головой, что гамак под ним опасно качнулся. — Как ни взгляни, неправ, а что теперь сделаешь? Все мы задним умом крепки. Раньше соображать надо было, а сейчас-то что?
Он от души приложился к бутылке и ткнулся лбом в одну из паучьих ног в поисках утешения. Нога ободряюще подергалась. Арагог всегда был замечательным, понимающим и сочувствующим слушателем.
— Ты пойми, я ж себе давно уж запретил и думать, чтоб жениться, семью завести — ну какая за меня пошла бы? Какая хотя бы второй раз на меня посмотрела? А тут Олимпию увидел — и сразу понял, что моя она… моя душа, так-то вот. Да и не только в том дело, что она тоже наполовину великанша, хотя… ну да, да, я ж и не ожидал, что на свете еще такие, как я, есть. Просто я думал, что поймем мы с ней друг друга, ведь она уж точно должна знать, каково это, с таким наследством жить, от людей таиться, врать им, мол, под Заклятие Роста в детстве попал или еще чего похлеще… А если у людей общие горести находятся, они сразу друг с другом сближаются. Ну, так я думал, по крайней мере.
— И ты ошибался, друг мой Хагрид. — Голос Арагога шелестел, как опавшие сухие листья, в которые он любил зарываться и дремать часами. — Она отвергла тебя.
— Отвергла — да какое там! — у всегда скорого на слезу Хагрида тут же увлажнились глаза. — Даже и не дошло, собственно, до того, чтоб ей было что отвергать. Сразу — «да на что вы намекаете, у меня просто кость широкая!» Кость широкая, как же! Сам знаю, невеликого я ума, но не настолько же, чтоб кровь гигантов не распознать! Я от нее тогда не ушел, а чуть со всех ног не убежал, сам трясусь, внутри все так и кипит… Зол был — страсть. Пару дней, веришь ли, к Хогвартсу близко не подходил, чтобы с ней случайно не встретиться. Не мог ее видеть, и все тут, будто она в душу мне плюнула. А потом поостыл малость и понял, что сам виноват. Навоображал себе, старый дурень, невесть чего, думал, мы уже друг друга настолько понимаем, что… Ну, что мы уже можем ничего не скрывать. Только вот забыл у Олимпии спросить, что она на сей счет полагает. Так что, надо сказать, винить тут мне некого, кроме себя самого. А вот как это все ей объяснить да извиниться хорошенько, не знаю. Беда, да и только. Я уж сон и покой потерял, так стыдно за себя, слов нет… Ей, поди, показалось, что я за ней решил приударить, потому как подумал: а куда ей деваться, все равно на нее, полувеликаншу, больше никто не клюнет, а мы, почитай, сородичи, так что выбора вроде и нет. Но это ж не так!
— Ты хотел бы знать, как завоевать ее, так ведь? — глаза Арагога, затянутые молочной пленкой бельм, повернулись к Хагриду. — Это понятно. Любой стал бы добиваться любви своей женщины, ухаживать за ней. Вот и я в свое время намучился с Мосаг.
— Правда, что ли? — искренне удивился Рубеус. — А я думал, у вас сразу все сладилось. Ты и не говорил…
— Не говорил, потому что в таких делах каждый должен сам доказать, что он чего-то стоит. Но я говорю правду, Мосаг не сразу приняла меня. Когда ты принес ее сюда, мое сердце переполнилось радостью, как наши тенета в удачный день переполняются добычей, ведь я сразу понял, что она — моя пара, моя супруга и мать моих детей. Я сказал ей об этом и увидел в ее глазах недоверие. В первом, четвертом, пятом, седьмом и восьмом, — счел нужным уточнить Арагог. — В остальных вспыхнула хоть и сдерживаемая, но радость, и это вселило в меня надежду. Между прочим, Мосаг, как и твоя женщина, тоже думала, что я хочу стать ее мужем лишь потому, что мы с ней — единственные акромантулы в этом лесу. Я сказал, что люблю ее, а она засмеялась и ответила: «А кого ж еще тебе любить?» Тогда я понял, что мне надо доказать свои чувства, приложить усилия, чтобы моя красавица поняла — я достоин быть ее мужем, защитником, отцом ее детей…
— И что же ты сделал? — не выдержал Хагрид.
— Решил показать, какой я хороший охотник, и принес ей ногу кентавра.
— Да ты что! Прямо целую ногу?
— Жену, Рубеус, надо хорошо кормить! — назидательно изрек паук. — Так и запиши себе на чем-нибудь, а то забудешь. Я два дня выслеживал кентавра — ты ведь не думаешь, что он отдал бы мне ногу добровольно? Лежал под грудой сухих листьев, боясь пошевелиться, ведь у этих нелюдей слух столь же остер, как стрелы. Ждал, когда один из них отойдет от стада на охоте, а потом впрыснул ему яд — тот, который парализует тело — и утащил к себе домой. Подвесил его к дереву, оторвал одну ногу и отнес Мосаг, чтобы она попробовала и сказала, нравится ли ей. Если бы ей не пришлось это по вкусу, я бы поймал другого кентавра, да клянусь праматерью Унголиант, я бы, если нужно, переловил все их стадо…
— Эээ… погоди, я недотумкал малость, — растерянно протянул Хагрид. — А пока ты к Мосаг с одной этой ногой ходил, кентавр так и висел, еще живой?
— Разумеется, — Арагог сделал движение, будто хотел пожать плечами. Осуществить он это не мог за неимением оных, что не мешало ему время от времени пытаться повторить этот подхваченный от Хагрида жест. — Когда моя красавица попробовала то, что я принес, одобрила вкус и захотела съесть остальное, я тут же отвел ее к свежей теплой еде, не к холодной и окоченевшей. А как ты хотел? Для любимой женщины — только самое лучшее! Ну что, почему ты так смотришь — и не думай, что слепота мешает мне это видеть, я ведь тебя как облупленного знаю! Опять твоя глупая жалость? Да успокойся, возможно, он и не чувствовал никакой боли. Может быть, наш яд не только парализует, но и анестезирует. Ручаться, само собой, не буду, ведь я ни разу не проверял это на себе или ком-то из наших. Но этот кентавр, надо признать, был достойным противником. Не робкого десятка — даже когда Мосаг вскрывала ему грудную клетку, чтобы вытащить легкие, в его глазах читалась только бешеная ненависть. Ни капли страха или мольбы… Да, такую дичь одно удовольствие поедать.
Хагрид одним глотком допил пиво и поспешно извлек следующую бутылку — без нее слушать такое было бы совсем невмоготу. Он уже далеко не в первый раз напомнил себе, что Арагог, при всем его умище — он, между прочим, даже читать умел, своих детей этому учил и охотно принимал в подарок книги и газеты — все-таки хищный паук. Надо это понимать и не судить строго. Ждать от акромантула, что он будет траву на лужайке щипать — смех один.
— Погоди минуточку… а это случайно не дед Бэйна был? Вороного кентавра, одного из вожаков стада? Он мне как-то говорил, что его деда растерзали распроклятые пауки и… ой, зря я это сказал, да?
— Ты со своим «зря я это сказал» никогда не изменишься, друг мой, да и не надо, — в голосе Арагога отчетливо звучали нежность и веселье. — Я это все прекрасно знаю. Уж патриарх должен быть в курсе, кто поклялся отомстить всему его роду и объявил ему войну до полного уничтожения. Ничего страшного. Нас в три раза больше и мы плодимся куда быстрее, так что мое племя скорее пожрет всех этих полуконей, чем они доберутся до нас. Не волнуйся, лучше дослушай мой рассказ.
— Ах, да… Так что, Мосаг убедилась, что у тебя к ней все серьезно?
— Во всяком случае, она поняла, что со мной ни она, ни наши будущие дети не будут голодать, потому что я никогда не приду в пещеру с пустыми жвалами. Я понял, что произвел хорошее впечатление, и пригласил ее на романтическое свидание. О, я долго и тщательно к нему готовился! Расчистил небольшую уютную полянку, повесил на деревья и кусты гирлянды паутины, чтобы они красиво колыхались на ветру. На ветки посадил светлячков — пусть мерцают разными цветами, и приказал им по моему сигналу сложиться в ее имя. Договорился с одной банши, чтобы она в нужный момент завыла… то есть запела, но для нашего слуха ее вопли словно пение сирен. Ну и позаботился о самом главном — о напитках.
— Напитках?
— На свидании с дамой — запомни это хорошенько — самое милое дело выпить что-то легкое и пьянящее для того, чтобы расслабиться и перестать стесняться друг друга, но не слишком захмелеть. Так что это не должно быть огневиски, — Арагог поставил на землю опустевшую бутылку пива и выжидающе клацнул жвалами, в которые Хагрид немедленно вложил следующую. — Надо что-то не столь крепкое, но вкусное и настраивающее на игривый лад.
— Сливочное пиво, что ли? — скептически почесал бороду Хагрид. — Эх, не особо я в напитках разбираюсь… А ты что приготовил?
— Людей, разумеется, — невозмутимо ответил акромантул. — Мне повезло — как раз накануне в лес пришла группа служащих из вашего человеческого Министерства. Ну, того, что выгнало тебя из школы и сломало твою палочку. Понятия не имею, зачем они залезли в мою чащу и что там искали, но какое мне дело, в конце концов? Я бы рискнул и из леса выйти и подкарауливать кого-то подходящего у дороги, но раз добыча сама пришла, кто ж ей виноват?
— Так, так, я что-то читал об этом, кажись, давным-давно… — пробормотал Хагрид, чтобы скрыть волны ледяных мурашек, носящихся по его телу. Нет, ему никогда к такому не привыкнуть, сколько ни убеждай себя, что для акромантулов вся эта жуть в порядке вещей. — Точно, в «Пророке» писали, что в Запретный лес группа из Сектора по борьбе с домашними вредителями зачем-то приперлась, да и пропала, как гиппокампус языком слизнул. А я и не знал, что это ты…
— Я не хотел тебя расстраивать, — Арагог был обезоруживающе честен, тем и подкупал. — Ты всегда был слишком чувствителен, дорогой мой Рубеус. «Домашние вредители»… скажите пожалуйста! Я что, похож на бундимуна?
— Ты куда лучше!
— Спасибо, я знаю. Так вот, тогда я был зряч, молод и быстр, почти как молния. Я налетел на них, как смерч, и меньше чем за полминуты впрыснул всем яд. Без ложного хвастовства могу сказать, что это была моя самая блестящая охота, и неудивительно — меня гнала любовь, от которой за моей спиной вырастали крылья, и ничто не могло бы остановить меня на пути к ней…
— И что же с этими бед… с этой дичью стало? — Хагрид изо всех сил пытался проморгаться, потому что в воображении перед его глазами как живой встал крылатый паук. Зрелище было, честно говоря, не для его нежных нервов. — Парализовало, как кентавра?
— Нет, зачем? Я же сказал, что мне нужны были напитки, поэтому ввел им другой мой яд. Он растворяет все внутри: кости, жилы, мозг, сердце, желудок и прочую требуху. А кожу не трогает, понимаешь? Вот добыча вся обмякает, становится как… ну, как грелка, например, в которую вода налита. Если аккуратно небольшую дырочку пробить, можно пить не торопясь… Опять ты зеленеешь? Да умерли они все к этому времени уже, умерли! Как они бы жить стали без органов? Я их к деревьям подвесил, цветочными гирляндами тоже украсил, омелу к одному из них прицепил, ну, на всякий случай. Надеяться-то можно? И не зря надеялся, надо сказать…
— Она тебя поцеловала? — крайне восторженный тон Хагрида объяснялся тем, что он изо всех сил сражался с тошнотой и одновременно пытался скрыть эту борьбу.
— Да, — мечтательно вздохнул Арагог, допил вторую бутылку и с удовлетворенным вздохом положил голову на живот друга. — Больше не буду пить: я уже стар, и даже сливочное пиво теперь легко бьет мне в голову… А с Мосаг с тех пор мы были вместе — она поняла, насколько я люблю ее, как я старался, чтобы все было идеально… Сорок лет женаты, уже праправнуки вовсю бегают… Знаешь, Рубеус, как поэтично взвыла банши, когда мы впервые поцеловались?
На глазах обоих стариков выступили слезы умиления.
— Так вот, возвращаясь к тебе. Теперь ты понял, как надо ухаживать за твоей Олимпией, чтобы она поняла, как сильно дорога тебе, и осознала, что ты — именно тот, кто нужен ей? Может, порепетируем, что ты будешь делать? Здесь тихо и спокойно, и нет никого, кроме моей семьи, а уж она не помешает.
Все дело было в выпитом пиве и отчаянии, которое мучило его уже несколько недель, не иначе, и Хагрид замотал головой так, будто хотел оторвать ее, но перед его глазами уже всплывали воображаемые картины… очень, скажем так… бодрящие…
Он всаживает шприц прямо между наглых, жестоких глаз Уолдена Макнейра, выжимает поршень до упора и наблюдает, как палач Клювокрыла стремительно скукоживается, опадает, расплывается, как студень в мешочке… А потом он вспарывает оболочку и втаптывает выливающийся вязкий красно-желтый бульон в землю…
Или он подвешивает на ветку Люциуса Малфоя, хватает его за руку и резко дергает, проворачивая, чтобы вывинтить плечевой сустав — и он почему-то уверен на сто процентов, что этот пижон белобрысый не будет держаться так же смело, как дед Бэйна…
Стоп, стоп. Оно понятно, насолили ему эти двое изрядно. Но… при чем тут Олимпия?
— Что, не по душе тебе это? — Арагогу давно не нужно было видеть Хагрида, чтобы знать, что он чувствует. — Я всегда говорил и еще повторю — ты слишком мягок, Рубеус. Слишком добр, слишком сентиментален, слишком… человек. Отсюда и все беды твои. Эх, что ты будешь без меня делать, я ведь не вечен…
— Дык это… нет, все замечательно, что ты сказал, спору нет. — Для подкрепления своих слов Хагрид погладил паука по спине. — Я вот только думаю, что вряд ли Олимпия людей и кентавров ест. Вот в чем закавыка-то.
— Ну ты проверь все-таки. Мало ли. Кто этих француженок разберет? Ладно, я подремлю часок-другой, а ты пока подумай…
И Арагог поудобнее устроил голову на животе Хагрида, как на большой колышущейся подушке.
Название: Самое лучшее для любимой
Автор: я
Бета: *Illusion*
Канон: «Гарри Поттер»
Размер: мини, 2383 слова
Персонажи: Рубеус Хагрид, Арагог, Арагог/Мосаг, односторонний Рубеус Хагрид/Олимпия Максим
Категория: джен, гет
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Верный и старый друг всегда готов дать тебе кучу советов, но подойдут ли они тебе?
Примечание/Предупреждения: сомнительный юмор, неаппетитные подробности, смерть персонажей. Действие происходит на четвертом курсе Гарри.
Для голосования: #.fandom Rowling 2014 - "Самое лучшее для любимой"
читать дальшеГамак из паутины был сплетен специально для Хагрида, под его немалый рост. Удобно подвешенный между двух старых дубов, он при необходимости — если гость, к примеру, собирался подремать — закрывался пологом. Учитывая, что акромантулы сроду ничего не делали ради людей, это лучше всего свидетельствовало, насколько дорога Арагогу была его дружба с хогвартским лесничим.
Хагрид любил приходить в эту часть Запретного леса, одну из самых темных, непролазных и мрачных, чтобы поваляться в гамаке с бутылкой сливочного пива, вручив вторую паучьему патриарху, глядя в переплетающиеся над головой ветви деревьев, покрытые сплошными паутинными нитями и закрывающие небо, лениво перекидываясь фразами о всяких пустяках или даже ничего не говоря. Со старыми друзьями и молчать неплохо.
Впрочем, сейчас висящую в воздухе тишину можно было назвать скорее тяжелой. Хагрид молча прихлебывал пиво, прислонившись к колючему боку Арагога, и мрачно сопел. Слепой паук лежал рядом с ним на земле, подогнув под себя ноги — поскольку за свой долгий век он дорос до размеров хорошего слона, ему было удобнее беседовать с другом, более-менее опустившись до его роста. Ловко ухватив жвалами свою бутылку, он поднимал ее, чтобы выливать бодрящую жидкость по глотку себе в рот. Арагог ждал в полной уверенности, что скоро Хагрид заговорит и расскажет, что же так его гнетет, и вот тогда-то они вместе непременно придумают, как помочь этому горю.
— Неправ я был! — наконец сокрушенно воскликнул Рубеус и так энергично мотнул головой, что гамак под ним опасно качнулся. — Как ни взгляни, неправ, а что теперь сделаешь? Все мы задним умом крепки. Раньше соображать надо было, а сейчас-то что?
Он от души приложился к бутылке и ткнулся лбом в одну из паучьих ног в поисках утешения. Нога ободряюще подергалась. Арагог всегда был замечательным, понимающим и сочувствующим слушателем.
— Ты пойми, я ж себе давно уж запретил и думать, чтоб жениться, семью завести — ну какая за меня пошла бы? Какая хотя бы второй раз на меня посмотрела? А тут Олимпию увидел — и сразу понял, что моя она… моя душа, так-то вот. Да и не только в том дело, что она тоже наполовину великанша, хотя… ну да, да, я ж и не ожидал, что на свете еще такие, как я, есть. Просто я думал, что поймем мы с ней друг друга, ведь она уж точно должна знать, каково это, с таким наследством жить, от людей таиться, врать им, мол, под Заклятие Роста в детстве попал или еще чего похлеще… А если у людей общие горести находятся, они сразу друг с другом сближаются. Ну, так я думал, по крайней мере.
— И ты ошибался, друг мой Хагрид. — Голос Арагога шелестел, как опавшие сухие листья, в которые он любил зарываться и дремать часами. — Она отвергла тебя.
— Отвергла — да какое там! — у всегда скорого на слезу Хагрида тут же увлажнились глаза. — Даже и не дошло, собственно, до того, чтоб ей было что отвергать. Сразу — «да на что вы намекаете, у меня просто кость широкая!» Кость широкая, как же! Сам знаю, невеликого я ума, но не настолько же, чтоб кровь гигантов не распознать! Я от нее тогда не ушел, а чуть со всех ног не убежал, сам трясусь, внутри все так и кипит… Зол был — страсть. Пару дней, веришь ли, к Хогвартсу близко не подходил, чтобы с ней случайно не встретиться. Не мог ее видеть, и все тут, будто она в душу мне плюнула. А потом поостыл малость и понял, что сам виноват. Навоображал себе, старый дурень, невесть чего, думал, мы уже друг друга настолько понимаем, что… Ну, что мы уже можем ничего не скрывать. Только вот забыл у Олимпии спросить, что она на сей счет полагает. Так что, надо сказать, винить тут мне некого, кроме себя самого. А вот как это все ей объяснить да извиниться хорошенько, не знаю. Беда, да и только. Я уж сон и покой потерял, так стыдно за себя, слов нет… Ей, поди, показалось, что я за ней решил приударить, потому как подумал: а куда ей деваться, все равно на нее, полувеликаншу, больше никто не клюнет, а мы, почитай, сородичи, так что выбора вроде и нет. Но это ж не так!
— Ты хотел бы знать, как завоевать ее, так ведь? — глаза Арагога, затянутые молочной пленкой бельм, повернулись к Хагриду. — Это понятно. Любой стал бы добиваться любви своей женщины, ухаживать за ней. Вот и я в свое время намучился с Мосаг.
— Правда, что ли? — искренне удивился Рубеус. — А я думал, у вас сразу все сладилось. Ты и не говорил…
— Не говорил, потому что в таких делах каждый должен сам доказать, что он чего-то стоит. Но я говорю правду, Мосаг не сразу приняла меня. Когда ты принес ее сюда, мое сердце переполнилось радостью, как наши тенета в удачный день переполняются добычей, ведь я сразу понял, что она — моя пара, моя супруга и мать моих детей. Я сказал ей об этом и увидел в ее глазах недоверие. В первом, четвертом, пятом, седьмом и восьмом, — счел нужным уточнить Арагог. — В остальных вспыхнула хоть и сдерживаемая, но радость, и это вселило в меня надежду. Между прочим, Мосаг, как и твоя женщина, тоже думала, что я хочу стать ее мужем лишь потому, что мы с ней — единственные акромантулы в этом лесу. Я сказал, что люблю ее, а она засмеялась и ответила: «А кого ж еще тебе любить?» Тогда я понял, что мне надо доказать свои чувства, приложить усилия, чтобы моя красавица поняла — я достоин быть ее мужем, защитником, отцом ее детей…
— И что же ты сделал? — не выдержал Хагрид.
— Решил показать, какой я хороший охотник, и принес ей ногу кентавра.
— Да ты что! Прямо целую ногу?
— Жену, Рубеус, надо хорошо кормить! — назидательно изрек паук. — Так и запиши себе на чем-нибудь, а то забудешь. Я два дня выслеживал кентавра — ты ведь не думаешь, что он отдал бы мне ногу добровольно? Лежал под грудой сухих листьев, боясь пошевелиться, ведь у этих нелюдей слух столь же остер, как стрелы. Ждал, когда один из них отойдет от стада на охоте, а потом впрыснул ему яд — тот, который парализует тело — и утащил к себе домой. Подвесил его к дереву, оторвал одну ногу и отнес Мосаг, чтобы она попробовала и сказала, нравится ли ей. Если бы ей не пришлось это по вкусу, я бы поймал другого кентавра, да клянусь праматерью Унголиант, я бы, если нужно, переловил все их стадо…
— Эээ… погоди, я недотумкал малость, — растерянно протянул Хагрид. — А пока ты к Мосаг с одной этой ногой ходил, кентавр так и висел, еще живой?
— Разумеется, — Арагог сделал движение, будто хотел пожать плечами. Осуществить он это не мог за неимением оных, что не мешало ему время от времени пытаться повторить этот подхваченный от Хагрида жест. — Когда моя красавица попробовала то, что я принес, одобрила вкус и захотела съесть остальное, я тут же отвел ее к свежей теплой еде, не к холодной и окоченевшей. А как ты хотел? Для любимой женщины — только самое лучшее! Ну что, почему ты так смотришь — и не думай, что слепота мешает мне это видеть, я ведь тебя как облупленного знаю! Опять твоя глупая жалость? Да успокойся, возможно, он и не чувствовал никакой боли. Может быть, наш яд не только парализует, но и анестезирует. Ручаться, само собой, не буду, ведь я ни разу не проверял это на себе или ком-то из наших. Но этот кентавр, надо признать, был достойным противником. Не робкого десятка — даже когда Мосаг вскрывала ему грудную клетку, чтобы вытащить легкие, в его глазах читалась только бешеная ненависть. Ни капли страха или мольбы… Да, такую дичь одно удовольствие поедать.
Хагрид одним глотком допил пиво и поспешно извлек следующую бутылку — без нее слушать такое было бы совсем невмоготу. Он уже далеко не в первый раз напомнил себе, что Арагог, при всем его умище — он, между прочим, даже читать умел, своих детей этому учил и охотно принимал в подарок книги и газеты — все-таки хищный паук. Надо это понимать и не судить строго. Ждать от акромантула, что он будет траву на лужайке щипать — смех один.
— Погоди минуточку… а это случайно не дед Бэйна был? Вороного кентавра, одного из вожаков стада? Он мне как-то говорил, что его деда растерзали распроклятые пауки и… ой, зря я это сказал, да?
— Ты со своим «зря я это сказал» никогда не изменишься, друг мой, да и не надо, — в голосе Арагога отчетливо звучали нежность и веселье. — Я это все прекрасно знаю. Уж патриарх должен быть в курсе, кто поклялся отомстить всему его роду и объявил ему войну до полного уничтожения. Ничего страшного. Нас в три раза больше и мы плодимся куда быстрее, так что мое племя скорее пожрет всех этих полуконей, чем они доберутся до нас. Не волнуйся, лучше дослушай мой рассказ.
— Ах, да… Так что, Мосаг убедилась, что у тебя к ней все серьезно?
— Во всяком случае, она поняла, что со мной ни она, ни наши будущие дети не будут голодать, потому что я никогда не приду в пещеру с пустыми жвалами. Я понял, что произвел хорошее впечатление, и пригласил ее на романтическое свидание. О, я долго и тщательно к нему готовился! Расчистил небольшую уютную полянку, повесил на деревья и кусты гирлянды паутины, чтобы они красиво колыхались на ветру. На ветки посадил светлячков — пусть мерцают разными цветами, и приказал им по моему сигналу сложиться в ее имя. Договорился с одной банши, чтобы она в нужный момент завыла… то есть запела, но для нашего слуха ее вопли словно пение сирен. Ну и позаботился о самом главном — о напитках.
— Напитках?
— На свидании с дамой — запомни это хорошенько — самое милое дело выпить что-то легкое и пьянящее для того, чтобы расслабиться и перестать стесняться друг друга, но не слишком захмелеть. Так что это не должно быть огневиски, — Арагог поставил на землю опустевшую бутылку пива и выжидающе клацнул жвалами, в которые Хагрид немедленно вложил следующую. — Надо что-то не столь крепкое, но вкусное и настраивающее на игривый лад.
— Сливочное пиво, что ли? — скептически почесал бороду Хагрид. — Эх, не особо я в напитках разбираюсь… А ты что приготовил?
— Людей, разумеется, — невозмутимо ответил акромантул. — Мне повезло — как раз накануне в лес пришла группа служащих из вашего человеческого Министерства. Ну, того, что выгнало тебя из школы и сломало твою палочку. Понятия не имею, зачем они залезли в мою чащу и что там искали, но какое мне дело, в конце концов? Я бы рискнул и из леса выйти и подкарауливать кого-то подходящего у дороги, но раз добыча сама пришла, кто ж ей виноват?
— Так, так, я что-то читал об этом, кажись, давным-давно… — пробормотал Хагрид, чтобы скрыть волны ледяных мурашек, носящихся по его телу. Нет, ему никогда к такому не привыкнуть, сколько ни убеждай себя, что для акромантулов вся эта жуть в порядке вещей. — Точно, в «Пророке» писали, что в Запретный лес группа из Сектора по борьбе с домашними вредителями зачем-то приперлась, да и пропала, как гиппокампус языком слизнул. А я и не знал, что это ты…
— Я не хотел тебя расстраивать, — Арагог был обезоруживающе честен, тем и подкупал. — Ты всегда был слишком чувствителен, дорогой мой Рубеус. «Домашние вредители»… скажите пожалуйста! Я что, похож на бундимуна?
— Ты куда лучше!
— Спасибо, я знаю. Так вот, тогда я был зряч, молод и быстр, почти как молния. Я налетел на них, как смерч, и меньше чем за полминуты впрыснул всем яд. Без ложного хвастовства могу сказать, что это была моя самая блестящая охота, и неудивительно — меня гнала любовь, от которой за моей спиной вырастали крылья, и ничто не могло бы остановить меня на пути к ней…
— И что же с этими бед… с этой дичью стало? — Хагрид изо всех сил пытался проморгаться, потому что в воображении перед его глазами как живой встал крылатый паук. Зрелище было, честно говоря, не для его нежных нервов. — Парализовало, как кентавра?
— Нет, зачем? Я же сказал, что мне нужны были напитки, поэтому ввел им другой мой яд. Он растворяет все внутри: кости, жилы, мозг, сердце, желудок и прочую требуху. А кожу не трогает, понимаешь? Вот добыча вся обмякает, становится как… ну, как грелка, например, в которую вода налита. Если аккуратно небольшую дырочку пробить, можно пить не торопясь… Опять ты зеленеешь? Да умерли они все к этому времени уже, умерли! Как они бы жить стали без органов? Я их к деревьям подвесил, цветочными гирляндами тоже украсил, омелу к одному из них прицепил, ну, на всякий случай. Надеяться-то можно? И не зря надеялся, надо сказать…
— Она тебя поцеловала? — крайне восторженный тон Хагрида объяснялся тем, что он изо всех сил сражался с тошнотой и одновременно пытался скрыть эту борьбу.
— Да, — мечтательно вздохнул Арагог, допил вторую бутылку и с удовлетворенным вздохом положил голову на живот друга. — Больше не буду пить: я уже стар, и даже сливочное пиво теперь легко бьет мне в голову… А с Мосаг с тех пор мы были вместе — она поняла, насколько я люблю ее, как я старался, чтобы все было идеально… Сорок лет женаты, уже праправнуки вовсю бегают… Знаешь, Рубеус, как поэтично взвыла банши, когда мы впервые поцеловались?
На глазах обоих стариков выступили слезы умиления.
— Так вот, возвращаясь к тебе. Теперь ты понял, как надо ухаживать за твоей Олимпией, чтобы она поняла, как сильно дорога тебе, и осознала, что ты — именно тот, кто нужен ей? Может, порепетируем, что ты будешь делать? Здесь тихо и спокойно, и нет никого, кроме моей семьи, а уж она не помешает.
Все дело было в выпитом пиве и отчаянии, которое мучило его уже несколько недель, не иначе, и Хагрид замотал головой так, будто хотел оторвать ее, но перед его глазами уже всплывали воображаемые картины… очень, скажем так… бодрящие…
Он всаживает шприц прямо между наглых, жестоких глаз Уолдена Макнейра, выжимает поршень до упора и наблюдает, как палач Клювокрыла стремительно скукоживается, опадает, расплывается, как студень в мешочке… А потом он вспарывает оболочку и втаптывает выливающийся вязкий красно-желтый бульон в землю…
Или он подвешивает на ветку Люциуса Малфоя, хватает его за руку и резко дергает, проворачивая, чтобы вывинтить плечевой сустав — и он почему-то уверен на сто процентов, что этот пижон белобрысый не будет держаться так же смело, как дед Бэйна…
Стоп, стоп. Оно понятно, насолили ему эти двое изрядно. Но… при чем тут Олимпия?
— Что, не по душе тебе это? — Арагогу давно не нужно было видеть Хагрида, чтобы знать, что он чувствует. — Я всегда говорил и еще повторю — ты слишком мягок, Рубеус. Слишком добр, слишком сентиментален, слишком… человек. Отсюда и все беды твои. Эх, что ты будешь без меня делать, я ведь не вечен…
— Дык это… нет, все замечательно, что ты сказал, спору нет. — Для подкрепления своих слов Хагрид погладил паука по спине. — Я вот только думаю, что вряд ли Олимпия людей и кентавров ест. Вот в чем закавыка-то.
— Ну ты проверь все-таки. Мало ли. Кто этих француженок разберет? Ладно, я подремлю часок-другой, а ты пока подумай…
И Арагог поудобнее устроил голову на животе Хагрида, как на большой колышущейся подушке.
@темы: фики